Mihail Bulgakov. Master e Margarita

 

 

 ...Так кто ж ты, наконец? - Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо.

Гете. "Фауст"

 

 

...Bat hu es yu, pa fin? – Me es parta de toy forsa kel sempre voli lo bade e sempre zwo lo hao.
Gyote. "Faust"

 

 

'... who are you, then?' 'Iam part of that power which eternally wills evil and eternally works good.'

Goethe, Faust

 

 

 

Глава 1

 

 

CHAPTA 1

 

 

CHAPTER 1.

 

 

Никогда не разговаривайте с неизвестными

 

 

Neva shwo kun gariba

 

 

 

Never Talk with Strangers

 

 

Однажды весною, в час небывало жаркого заката, в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина.

 

 

Unves pa vesna, al ora de nopinchanem garme suryachu, dwa sitisen lai a Patriarka-ney chitan.  

 

At the hour of the hot spring sunset two citizens appeared at the Patriarch's Ponds.

 

 Первый из них, одетый в летнюю серенькую пару,

был маленького роста, упитан, лыс, свою

приличную шляпу пирожком нес в руке, а на

хорошо выбритом лице его помещались

сверхъестественных размеров очки в черной

роговой оправе.

 

 Un de li, do sirke charshi yar, klaiden in grey saif kostum, es nogao, aika gros e kalve.

Ta zai porti suy gai-ke felta shapa in handa, e on suy hao razi-ney fas loki sobrenaturalem gran okula do swate korne frama.

 

 One of them, approximately forty years old, dressed

in a grey summer suit, was short, dark-haired,

plump, bald, and carried his respectable fedora hat

in his hand. His neatly shaven face was adorned with

black horn-rimmed glasses of a supernatural size.

 

 

Второй - плечистый, рыжеватый, вихрастый

 

Otre-la, chaurpleche yunge man do rudish yeroshen har, onhev kwadras-ney kepa on nuka, kauboy-ney kamisa, rugi-ney blan panta e swate sporta-shus.

 

 

The other, a broad-shouldered young man with

молодой человек в заломленной на затылок

tousled reddish hair, his checkered cap cocked back

клетчатой кепке - был в ковбойке, жеваных белых

on his head, was wearing a cowboy shirt, wrinkled

брюках и в черных тапочках.

 

white trousers and black sneakers.

 

 

Первый был не кто иной, как Михаил

 

Un-ney-la es nul otre jen kem Mihail Alexandrovich Berlios, redakter de grose literature jurnal e presider de administrasion de un gran Moskva-ney literature union, kurtem nami-ney Massolit. Ta-ney yunge kompanion es poeta Ivan Nikolayevich Ponirev, kel skribi sub nam Sindomnik.

 

 

 

The first was none other than Mikhail Alexandrovich

Berlioz, editor of a fat literary journal and

chairman of the board of one of the major Moscow

literary associations, called Massolit for short,

and his young companion was the poet Ivan

Nikolayevich Ponyrev, who wrote under the

pseudonym of Homeless.

 

Александрович Берлиоз, председатель правления

одной из крупнейших московских литературных

ассоциаций, сокращенно именуемой

МАССОЛИТ, и редактор толстого

художественного журнала, а молодой спутник его

- поэт Иван Николаевич Понырев, пишущий под псевдонимом Бездомный.

 

 

Попав в тень чуть зеленеющих лип, писатели

 

Al he geti inu shada de apena grinifi-she lindas, ambi skriber pa un-ney kosa hasti a buntem pinten kioska kun jaopay "Bira e piwat".

 

 

Once in the shade of the barely greening lindens,

первым долгом бросились к пестро раскрашенной

the writers dashed first thing to a brightly painted

stand with the sign: `Beer and Soft Drinks.'

 

будочке с надписью "Пиво и воды".

 

 

Да, следует отметить первую странность этого

страшного майского вечера.

 

 

Apropoo, treba merki un-ney strantaa de toy dashat-ney mey aksham.

 

 

Ah, yes, note must be made of the first oddity of

this dreadful May evening.

 

 

Не только у будочки, но и во всей аллее,

 

Sirkum ye nul hi jen, bu sol bli kioska, bat yoshi
in ol alee paralele a Malaya Bronnaya gata.

 

 

There was not a single person to be seen, not only

параллельной Малой Бронной улице, не оказалось

by the stand, but also along the whole walk parallel

ни одного человека.

 

to Malaya Bronnaya Street.

 

 

В тот час, когда уж, кажется, и сил не было

 

Al toy ora wen oni semblem bu mog spiri pyu, wen surya, afte nakali Moskva, in suhe tuman zai lwo a koylok baken Garden-ney Halka, - nulwan lai-te sub lindas, nulwan sidi on bencha, alee es vaku.

 

 

At that hour when it seemed no longer possible to

дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом

breathe, when the sun, having scorched Moscow,

тумане валилось куда то за Садовое кольцо, -

was collapsing in a dry haze somewhere beyond

никто не пришел под липы, никто не сел на

Sadovoye Ring, no one came under the lindens, no

скамейку, пуста была аллея.

 

one sat on a bench, the walk was empty.

 

 

- Дайте нарзану, - попросил Берлиоз.

 

 

- Dai ba mineral-ney akwa, - Berlios pregi.

 

 

'Give us seltzer,' Berlioz asked.

 

 

- Нарзану нету, - ответила женщина в будочке и

 

- Mineralka yok, - kioska-ney gina jawabi e por koy kausa fa-ofensi.

 

 

'There is no seltzer,' the woman in the stand said, and

почему то обиделась.

 

for some reason became offended.

 

 

- Пиво есть? - сиплым голосом осведомился Бездомный.

 

- Bira ye ku? – Sindomnik kwesti raukem.

 

'Is there beer?' Homeless inquired in a rasping voice.

 

- Пиво привезут к вечеру, - ответила женщина.

 

 

- Den bira oni sundi versu aksham, - gina jawabi.

 

`Beer'll be delivered towards evening,' the woman replied.

 

 

- А что есть? - спросил Берлиоз.

 

 

- Kwo ye hi? - Berlios kwesti.

 

 

'Then what is there?' asked Berlioz.

 

 

- Абрикосовая, только теплая, - сказала женщина.

 

 

- Aprikos-akwa, sol warme, - gina shwo.

 

 

'Apricot soda, only warm,' said the woman.

 

 

- Ну, давайте, давайте, давайте!..

 

 

- Hao, dai, dai, dai.

 

 

'Well, let's have it, let's have it! ...'

 

 

Абрикосовая дала обильную желтую пену, и в

 

Aprikos-akwa mah-chu mucho hwan skuma, e in aira
en-ye fauha de frisiguan.

 

The soda produced an abundance of yellow foam,

воздухе запахло парикмахерской.

 

and the air began to smell of a barber-shop.

 

 

Напившись, литераторы немедленно начали

 

Afte finpi, literateres tuy en-hiki, pagi e en-sidi on bencha al fas versu chitan e bey versu Bronnaya gata.

 

Having finished drinking, the writers immediately

икать, расплатились и уселись на скамейке лицом

started to hiccup, paid, and sat down on a bench face

к пруду и спиной к Бронной.

 

to the pond and back to Bronnaya.

 

 

Тут приключилась вторая странность, касающаяся

 

Dan dwa-ney strantaa eventi, kel gwansi sol Berlios.

 

Here the second oddity occurred, touching Berlioz

одного Берлиоза.

 

alone.

 

 

Он внезапно перестал икать, сердце его стукнуло

 

Ta turan stopi hiki, suy kordia fai ek-tuka e lwo koylok fo un momenta, poy returni, bat kun tupe igla fixifi-ney in it.

 

He suddenly stopped hiccupping, his heart gave a

и на мгновенье куда то провалилось, потом

thump and dropped away somewhere for an instant,

вернулось, но с тупой иглой, засевшей в нем.

 

then came back, but with a blunt needle lodged in it.

 

 

Кроме того, Берлиоза охватил необоснованный,

 

Krome to, Berlios en-senti sinkause foba, tanto gro-ney ke ta yao lopi wek fon Patriarka-ney sin kan bak.

 

Besides that, Berlioz was gripped by fear,

но столь сильный страх, что ему захотелось

groundless, yet so strong that he wanted to flee the

тотчас же бежать с Патриарших без оглядки.

 

Ponds at once without looking back.

 

 

Берлиоз тоскливо оглянулся, не понимая, что его

 

Berlios duha-nem kan sirkum, bu samaji-yen, kwo fobisi ta.

 

Berlioz looked around in anguish, not understanding

напугало.

 

what had frightened him.

 

 

Он побледнел, вытер лоб платком, подумал:

 

 

Ta palifi, waipi frenta bay tuh, dumi:

 

He paled, wiped his forehead with a handkerchief, thought:

 

 

"Что это со мной?

 

 

«Kwo hi eventi a me?»

 

"What's the matter with me?

 

 

Этого никогда не было... сердце шалит... я

 

Lo tal bu gwo ye... kordia fai gaf... me gun-te tro.

 

This has never happened before. My heart's acting

переутомился.

 

up... I'm overworked...

 

 

Пожалуй, пора бросить все к черту и в

 

 

Shayad treba kwiti olo a diabla e go a Kislovodsk..."

 

Maybe it's time to send it all to the devil and go to

Кисловодск..."

 

Kislovodsk...'

 

 

И тут знойный воздух сгустился перед ним, и

 

Yus dan gro-garme aira densifi bifoo ta, e un travidibile sitisen do ajibe aspekta fa-texi aus sey aira

 

And here the sweltering air thickened before him,

соткался из этого воздуха прозрачный гражданин

and a transparent citizen of the strangest

престранного вида.

 

appearance wove himself out of it.

 

 

На маленькой головке жокейский картузик,

 

Jokey-ney kepa on syao kapa, kwadras-ney jaketa tro syao, toshi aira-ney... Sitisen es dwa metra gao bat do tange plechas, gro-magre, e suy myen - merki ba - es mokaful.

 

A peaked jockey's cap on his little head, a short

клетчатый кургузый воздушный же пиджачок...

checkered jacket also made of air. ... A citizen

Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ

seven feet tall, but narrow in the shoulders,

неимоверно, и физиономия, прошу заметить,

unbelievably thin, and, kindly note, with a jeering

глумливая.

 

physiognomy.

 

 

Жизнь Берлиоза складывалась так, что к

 

Jiva de Berlios sempre bin tal ke ta bu es abyasen a nopinchan fenomen.

 

The life of Berlioz had taken such a course that he

необыкновенным явлениям он не привык.

 

was unaccustomed to extraordinary phenomena.

 

 

Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в

смятении подумал: "Этого не может быть!.."

 

Al palifi yoshi pyu, ta fai gro-okos e dumi pa dashat:
"Se bu mog bi!.."

 

Turning paler still, he goggled his eyes and

thought in consternation: 'This can't be! ...'

 

Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо.

 

Bat, afsos, se es hi, e longe, tra-vidi-ke sitisen zai hili bifoo ta a desna e a lefta sin tachi arda.

 

But, alas, it was, and the long, see-through citizen  was swaying before him to the left and to the right without touching the ground.

 

Тут ужас до того овладел Берлиозом, что он

Dan foba obsesi Berlios tanto gro ke ta klosi okos.

Here terror took such possession of Berlioz that he

закрыл глаза.

 

shut his eyes.

 

 

А когда он их открыл, увидел, что все кончилось,

 

Wen ta ofni li, ta vidi, ke olo he fini: vidiwat he rassolvi, kwadras-ney wan he desapari, e pa same taim tupe igla fa-wek fon kordia.

 

When he opened them again, he saw that it was

марево растворилось, клетчатый исчез, а заодно и

тупая игла выскочила из сердца.

 

all over, the phantasm had dissolved, the

checkered one had vanished, and with that the blunt needle had popped out of his heart.

 

 

- Фу ты черт! - воскликнул редактор, - ты знаешь,

 

- Uf, pa diabla! - redakter exklami. - Yu jan, Ivan, me yus hampi he fai suryadarba por sey garma!

 

'Pah, the devil!' exclaimed the editor. 'You know,

Иван, у меня сейчас едва удар от жары не сделался!

 

Ivan, I nearly had a sunstroke just now!

 

 

Даже что то вроде галлюцинации было, - он

 

Iven un halusina-si he ye. - Ta probi ek-smaili, bat alarma haishi zai salti in suy okos, e handas zai tremi.

 

There was even something like a hallucination...' He

попытался усмехнуться, но в глазах его еще

attempted to smile, but alarm still jumped in his

прыгала тревога, и руки дрожали.

 

eyes and his hands trembled.

 

 

Однако постепенно он успокоился, обмахнулся

платком и, произнеся довольно бодро:

 

 

Yedoh ta gradualem kalmifi, befengi swa bay tuh, e afte shwo aika vijem:

 

However, he gradually calmed down, fanned

himself with his handkerchief and, having said rather cheerfully:

 

 

"Ну с, итак..." - повел речь, прерванную питьем

 

"Wel, also..." - kontinu shwosa interrupten bay piing de aprikos-akwa.

 

'Well, and so...' went on with the conversation

абрикосовой.

 

interrupted by their soda-drinking.

 

 

Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе

 

Sey shwosa, kom oni en-jan aften, temi om Yeshu Krista.

 

This conversation, as was learned afterwards, was

Христе.

 

about Jesus Christ.

 

 

Дело в том, что редактор заказал поэту для

 

Dela es ke redakter he ordi a poeta den gran antireligion-ney poema fo sekwi-she numer de jurnal.

 

The thing was that the editor had commissioned

очередной книжки журнала большую

from the poet a long anti-religious poem for the

антирелигиозную поэму.

 

next issue of his journal.

 

 

Эту поэму Иван Николаевич сочинил, и в очень

 

Ivan Nikolayevich he skribi sey poema, yoshi iven muy kway, bat pa afsos it ga bu satisfakti redakter.

 

Ivan Nikolaevich had written this poem, and in a

короткий срок, но, к сожалению, ею редактора

very short time, but unfortunately the editor was not

нисколько не удовлетворил.

 

at all satisfied with it.

 

 

Очертил Бездомный главное действующее лицо

 

Den shefe persona de poema, to es den Yeshu, poeta he deskribi kom ga nohao, yedoh redakter opini ke treba riskribi tote poema.

 

Homeless had portrayed the main character of his

своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными

poem - that is, Jesus - in very dark colours, but

красками, и тем не менее всю поэму приходилось,

nevertheless the whole poem, in the editor's

по мнению редактора, писать заново.

 

opinion, had to be written over again.

 

 

И вот теперь редактор читал поэту нечто вроде

 

E nau redakter zai fai lektia-si om Yeshu a poeta, dabe expliki suy shefe galta.

 

And so the editor was now giving the poet something

лекции об Иисусе, с тем чтобы подчеркнуть

of a lecture on Jesus, with the aim of underscoring

основную ошибку поэта.

 

the poet's essential error.

 

 

Трудно сказать, что именно подвело Ивана

 

Es mushkile fo shwo, kwo hi mah-te Ivan Nikolayevich fai fala - ob suy deskribi-talenta oda tote bukona de kwesta om kel ta skribi - bat suy Yeshu resulti kom ga jive persona, obwol nopriate-la.

 

 

It is hard to say what precisely had let Ivan

Николаевича - изобразительная ли сила его

Nikolaevich down - the descriptive powers of his

таланта или полное незнакомство с вопросом, по

talent or a total unfamiliarity with the question he

которому он собирался писать, - но Иисус в его

was writing about - but his Jesus came out, well,

изображении получился ну совершенно как

completely alive, the once-existing Jesus, though,

живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж.

 

true, a Jesus furnished with all negative features.

 

 

Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в

 

E Berlios yao pruvi a poeta, ke lo shefe bu es ob Yeshu bin hao o nohao, lo shefe es ke sey Yeshu, kom persona, neva hi gwo existi in munda, e ke oli rakonta om ta es sim fiktia, ga pinchan mif.

 

Now, Berlioz wanted to prove to the poet that the

том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том,

main thing was not how Jesus was, good or bad,

что Иисуса то этого, как личности, вовсе не

but that this same Jesus, as a person, simply never

существовало на свете и что все рассказы о нем -

existed in the world, and all the stories about him

простые выдумки, самый обыкновенный миф.

were mere fiction, the most ordinary mythology.

 

Надо заметить, что редактор был человеком

Treba merki ke redakter es lerni-ney jen. In suy shwosa ta muy kushalem mensioni den gulao historier - pa exampla den fame Filon de Alexandria, den gro-talim-ney Yosef Flavius - keles nulves shwo vaika un worda om exista de Yeshu.

 

It must be noted that the editor was a well-read

начитанным и очень умело указывал в своей речи

man and in his conversation very skillfully pointed

на древних историков, например, на знаменитого

to ancient historians - for instance, the famous Philo

Филона Александрийского, на блестяще

of Alexandria and the brilliantly educated

образованного Иосифа Флавия, никогда ни

Flavius Josephus - who never said a word

словом не упоминавших о существовании Иисуса.

 

about the existence of Jesus.

 

 

Обнаруживая солидную эрудицию, Михаил

 

Reveli-yen swa-ney vaste jansa, Mihail Alexandrovich informi poeta, inter otre kosas, om ke toy fragmenta
in 15-ney kitaba de fame "Kronika" bay Tatsitus, chapta 44, wo temi om Yeshu-ney morta-puna, es klarem
aften-ney false inserta.

 

Displaying a solid erudition, Mikhail Alexandrovich

Александрович сообщил поэту, между прочим, и

also informed the poet, among other things, that the

о том, что то место в 15 й книге, в главе 44 й

passage in the fifteenth book of Tacitus's famous

знаменитых Тацитовых "Анналов", где говорится

Annals, the forty-fourth chapter, where mention

о казни Иисуса, - есть не что иное, как

is made of the execution of Jesus, was nothing but a

позднейшая поддельная вставка.

 

later spurious interpolation.

 

 

Поэт, для которого все, сообщаемое редактором,

 

Poeta, fo kel olo ke redakter shwo es ga nove, zai audi Mihail Alexandrovich atentem, kan-yen ta fixem bay suy vije grin okos, e sol hiki fon taim a taim al hamsi-shatami aprikos-akwa.

 

The poet, for whom everything the editor was

являлось новостью, внимательно слушал Михаила

telling him was new, listened attentively to Mikhail

Александровича, уставив на него свои бойкие

Alexandrovich, fixing his pert green eyes on him,

зеленые глаза, и лишь изредка икал, шепотом

and merely hiccupped from time to time, cursing the

ругая абрикосовую воду.

 

apricot soda under his breath.

 

 

- Нет ни одной восточной религии, - говорил

 

- Bu ye iven un hi este religion, – Berlios shwo, – in kel koy yungina, pinchanem virge, bu janmi boh.

 

There's not a single Eastern religion,' Berlioz was

Берлиоз, - в которой, как правило непорочная дева

saying, 'in which, as a rule, an immaculate virgin did

не произвела бы на свет бога.

 

not give birth to a god.

 

 И христиане, не выдумав ничего нового, точно так

же создали своего Иисуса, которого на самом деле

никогда не было в живых.

E kristajenta pa same dao, al bu inventi koysa nove, he kreati swa-ney Yeshu kel pa fakta bu gwo jivi.

 

 And in just the same way, without inventing

anything new, the Christians created their Jesus,

who in fact never lived.

 

Вот на это то и нужно сделать главный упор...

 

 

Den se hi treba ya emfasi...

 

It's on this that the main emphasis should be placed...'

 

 

Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной

 

Gao vos de Berlios zai suoni klarem in sinjen-ney alee, e duran ke Mihail Alexandrovich glubifi inu labirinta in kel sol gro-talim-ney jen mog glubifi sin riska de rupti galsa, – poeta en-jan pyu e pyu mucho interes-ney e utile kosa om Masra-ney Osiris to blage boh e son de Swarga e Arda, om Finikia-ney boh Tammus, yoshi om Marduk, e iven om meno konen fobival boh Vizlipuzli, koytaim gro-puji-ney bay aztekas in Mehiko.

 

 

Berlioz's high tenor rang out in the deserted walk,

and as Mikhail Alexandrovich went deeper into the

maze, which only a highly educated man can go into

without risking a broken neck, the poet learned more

and more interesting and useful things about the

Egyptian Osiris, a benevolent god and the son of

Heaven and Earth, and about the Phoenician god

Tammoz, and about Marduk, and even

about a lesser known, terrible god, Vitzliputzli,'

once greatly venerated by the Aztecs in Mexico.

 

аллее, и по мере того, как Михаил Александрович

забирался в дебри, в которые может забираться,

не рискуя свернуть себе шею, лишь очень

образованный человек, - поэт узнавал все больше

и больше интересного и полезного и про

египетского Озириса, благостного бога и сына

Неба и Земли, и про финикийского бога Фаммуза,

и про Мардука, и даже про менее известного

грозного бога Вицлипуцли, которого весьма почитали некогда ацтеки в Мексике.

 

 

И вот как раз в то время, когда Михаил

 

E yus al toy momenta wen Mihail Alexandrovich rakonti a poeta komo aztekas lepi aus panpasta den figura de Vizlipuzli, un-ney jen apari in alee.

 

 

And just at the moment when Mikhail Alexandrovich

Александрович рассказывал поэту о том, как

was telling the poet how the Aztecs used to fashion

ацтеки лепили из теста фигурку Вицлипуцли, в

figurines of Vitzli-putzli out of dough - the first

аллее показался первый человек.

 

man appeared in the walk.

 

 

Впоследствии, когда, откровенно говоря, было

 

Aften, wen, al shwo frankem, es yo tro tarde, diverse guan prisenti reportas kun deskriba de toy jen.

 

Afterwards, when, frankly speaking, it was already

уже поздно, разные учреждения представили свои

too late, various institutions presented reports

сводки с описанием этого человека.

 

describing this man.

 

 

Сличение их не может не вызвать изумления.

 

 

Ley kompara zaruu kausi astona.

 

A comparison of them cannot but cause amazement.

 

 

Так, в первой из них сказано, что человек этот

был маленького роста, зубы имел золотые и хромал на правую ногу.

 

 

Pa exampla, un de reportas shwo ke toy jen es nogao, hev golde denta e topali pa desne gamba.

 

Thus, the first of them said that the man was short,

had gold teeth, and limped on his right leg.

 

 

Во второй - что человек был росту громадного,

коронки имел платиновые, хромал на левую ногу.

 

Otre reporta shwo ke ta es gro-gao, hev platin-ney dentakrona e topali pa lefte gamba.

 

The second, that the man was enormously tall, had

platinum crowns, and limped on his left leg.

 

Третья лаконически сообщает, что особых примет

Tri-ney brevem informi ke ta bu hev koy osobe distinti-marka.

 

The third laconically averred that the man had no

у человека не было.

 

distinguishing marks.

 

 

Приходится признать, что ни одна из этих сводок

 

Oni majbur rekoni ke oli sey reporta es nogodi-she.

 

 

It must be acknowledged that none of these reports is

никуда не годится.

 

of any value.

 

 

Раньше всего: ни на какую ногу описываемый не

 

Bifoo olo: deskribi-ney jen bu topali pa eni gamba, ta es ni nogao ni gro-gao bat simplem gao.

 

First of all, the man described did not limp on any

хромал, и росту был не маленького и не

leg, and was neither short nor enormous, but

громадного, а просто высокого.

 

simply tall.

 

 

Что касается зубов, то с левой стороны у него

 

Gwansi-yen denta, ta hev platin-ney dentakrona pa lefte taraf e golde la pa desne.

 

As for his teeth, he had platinum crowns on the

были платиновые коронки, а с правой - золотые.

 

left side and gold on the right.

 

 

Он был в дорогом сером костюме, в заграничных,

 

Ta onhev guy grey kostum e auslanda-ney shus do same kolor.

 

 

He was wearing an expensive grey suit and imported

в цвет костюма, туфлях.

 

shoes of a matching colour.

 

 

Серый берет он лихо заломил на ухо, под мышкой

нес трость с черным набалдашником в виде

головы пуделя.

 

 

Den grey bereta ta dandi-nem porti oblikuem pa un aur, sub bracha ta hev un baston kun balja in forma de pudla-ney kapa.

 

His grey beret was cocked rakishly over one ear;

under his arm he carried a stick with a black knob

shaped like a poodle's head.

 

По виду - лет сорока с лишним.

Aspekti do charshi yar plus koysa.

He looked to be a little over forty.

 

Рот какой то кривой.

 

 

Muh es koykomo torsi-ney.

 

Mouth somehow twisted.

 

 

Выбрит гладко.

 

 

Hao razen.

 

Clean-shaven.

 

 

Брюнет.

 

 

Tumhar-ney.

 

Dark-haired.

 

 

Правый глаз черный, левый почему то зеленый.

 

 

Desne oko es swate, lefte-la por koy kausa grin.

 

Right eye black, left - for some reason - green.

 

 

Брови черные, но одна выше другой.

 

 

Tume brovas, bat un-la es pyu gao kem otre-la. 

 

Dark eyebrows, but one higher than the other.

 

 

Словом - иностранец.

 

 

Brevem, auslandajen.

 

 

In short, a foreigner.

 

 Пройдя мимо скамьи, на которой помещались

Al he go pas bencha on kel redakter e poeta fa-plasi, auslandajen ek-kan li oblikuem, stopi e turan en-sidi on visin-ney bencha, pa dwa stepa fon amigas.

 

 Having passed by the bench on which the editor

редактор и поэт, иностранец покосился на них,

and the poet were placed, the foreigner gave them a

остановился и вдруг уселся на соседней скамейке,

sidelong look, stopped, and suddenly sat down on

в двух шагах от приятелей.

 

the next bench, two steps away from the friends.

 

"Немец", - подумал Берлиоз.

 

“Doiche jen”, – Berlios dumi.

 

`A German...' thought Berlioz.

 

 

"Англичанин, -

подумал Бездомный, - ишь, и не жарко ему в

перчатках".

 

 

“Inglish jen, – Sindomnik dumi, – ohoo, ta bu sta garme in gantas”.

 

 

`An Englishman...'

thought Homeless. 'My, he must be hot in those gloves.'

 

 

А иностранец окинул взглядом высокие дома,

 

Auslandajen kan sirkum an gao domes kel frami chitan pa kwadra; oni merki ke ta vidi sey loko pa un-ney ves e ke it interesi ta.

 

 

And the foreigner gazed around at the tall buildings

квадратом окаймлявшие пруд, причем заметно

that rectangularly framed the pond, making it

стало, что видит это место он впервые и что оно

obvious that he was seeing the place for the first

его заинтересовало.

 

time and that it interested him.

 

 

Он остановил свой взор на верхних этажах,

 

Ta resti swa-ney kansa an uuparetaja, wo glas blindisi-shem reflekti rupti-ney surya kel zai departi fon Mihail Alexandrovich fo sempre, poy shifti it nich, wo winda begin tumefai pa preaksham-ney dao, ek-smaili kondesendem an koysa, haf-klosi okos, pon handas on balja e den chibuk on handas.

 

 

He rested his glance on the upper floors, where the

ослепительно отражающих в стеклах изломанное

glass dazzlingly reflected the broken-up sun which

и навсегда уходящее от Михаила Александровича

was for ever departing from Mikhail

солнце, затем перевел его вниз, где стекла начали

Alexandrovich, then shifted it lower down to where

предвечерне темнеть, чему то снисходительно

the windows were beginning to darken before

усмехнулся, прищурился, руки положил на

evening, smiled condescendingly at something,

набалдашник, а подбородок на руки.

narrowed his eves, put his hands on the knob and his chin on his hands.

 

- Ты, Иван, - говорил Берлиоз, - очень хорошо и

 

– Pa exampla, Ivan, – Berlios shwo for, – yu he pikti muy hao e kun satira den janma de Yeshu to son de Boh, bat lo prime es ke yo bifoo Yeshu yoshi seria de boh-son bin janmen, kom vaika Frigia-ney Attis, e brevem shwo-yen nulwan fon li bin janmen, li oli yok-te, inklusi-yen Yeshu, also treba ke yu deskribi bu janma o laisa de magieres bat absurde onishwoka om janma… Otrem segun yur rakonta oni mog samaji ke ta verem janmi!..

 

'For instance, Ivan,' Berlioz was saying, `you

сатирически изобразил, например, рождение

portrayed the birth of Jesus, the son of God, very

Иисуса, сына божия, но соль то в том, что еще до

well and satirically, but the gist of it is that a whole

Иисуса родился еще ряд сынов божиих, как,

series of sons of God were born before Jesus, like,

скажем, фригийский Аттис, коротко же говоря, ни

say, the Phoenician Adonis, the Phrygian

один из них не рождался и никого не было, в том

Atris, the Persian Mithras.  And, to put it

числе и Иисуса, и необходимо, чтобы ты, вместо

briefly, not one of them was born or ever existed,

рождения и, скажем, прихода волхвов, описал

Jesus included, and what's necessary is that, instead

нелепые слухи об этом рождении... А то выходит

по твоему рассказу, что он действительно

родился!..

 

of portraying his birth or, suppose, the coming of the

Magi,' you portray the absurd rumours of their

coming. Otherwise it follows from your story that he really was born! ...'

 

 

Тут Бездомный сделал попытку прекратить

 

Dan Sindomnik trai stopi swa-ney tungaful hiking via deri spira, lo kel mah ta ek-hiki pyu tungem e lautem, e pa same momenta Berlios interrupti swa-ney shwosa, bikos auslandajen turan en-stan e go versu skriberes.

 

 

Here Homeless made an attempt to stop his painful

замучившую его икоту, задержав дыхание, отчего

hiccupping by holding his breath, which caused him

икнул мучительнее и громче, и в этот же момент

to hiccup more painfully and loudly, and at that

Берлиоз прервал свою речь, потому что

same moment Berlioz interrupted his speech,

иностранец вдруг поднялся и направился к

because the foreigner suddenly got up and walked

писателям.

 

towards the writers.

 

 

Те поглядели на него удивленно.

 

 

Li kan an ta pa surprisa.

 

 

They looked at him in surprise.

 

 

- Извините меня, пожалуйста, - заговорил

 

– Skusi ba me, plis, – blisifen wan shwo kun garibe aksenta bat sin deformi worda, – ke me, al bu koni yu, permiti a swa… bat tema de yur talim-ney kunshwosa es tanto interes-ney ke…

 

 

'Excuse me, please,' the approaching man began

подошедший с иностранным акцентом, но не

speaking, with a foreign accent but without distorting

коверкая слов, - что я, не будучи знаком,

the words, 'if, not being your acquaintance, I allow

позволяю себе... но предмет вашей ученой беседы

myself... but the subject of your learned

настолько интересен, что...

 

conversation is so interesting that...'

 

 

Тут он вежливо снял берет, и друзьям ничего не

оставалось, как приподняться и раскланяться.

 

 

Dan ta latifem depon bereta, e amigas mus-nem en-stan e pokloni.

 

 

Here he politely took off his beret and the friends

had nothing left but to stand up and make their bows.

 

 "Нет, скорее француз..." - подумал Берлиоз.

 

“Non, pyu-nem franse jen…” – Berlios dumi.

 

 'No, rather a Frenchman ....' thought Berlioz.

 

 

"Поляк?.." - подумал Бездомный.

 

 

“Polski jen?” – Sindomnik dumi.

 

 

'A Pole? ...' thought Homeless.

 

 

Необходимо добавить, что на поэта иностранец с

 

Oni mus adi ke depos un-ney worda auslandajen fai nafre impresa an poeta, duran ke Berlios pyu-nem pri ta; to es, bu pri bat… komo shwo… fa-interesi.

 

 

It must be added that from his first words the

foreigner made a repellent impression on the poet,

but Berlioz rather liked him - that is, not liked but

... how to put it ... was interested, or whatever.

 

первых же слов произвел отвратительное

впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то

есть не то чтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли.

 

 

- Разрешите мне присесть? - вежливо попросил

 

– Ob me darfi en-sidi? – auslandajen kwesti latifem, e amigas koykomo rasmuvi sinvolem. Auslandajen ajilem en-sidi inter li e tuy zin kunshwosa.

 

 

'May I sit down?' the foreigner asked politely, and the

иностранец, и приятели как то невольно

friends somehow involuntarily moved apart; the

раздвинулись; иностранец ловко уселся между

foreigner adroitly sat down between them and at

ними и тотчас вступил в разговор.

 

once entered into the conversation:

 

 

- Если я не ослышался, вы изволили говорить, что

 

– Si me bu misaudi, yu digni shwo ke Yeshu yok-te? – auslandajen kwesti al turni suy grin lefte oko an Berlios.

 

 

'Unless I heard wrong, you were pleased to say

Иисуса не было на свете? - спросил иностранец,

that Jesus never existed?' the foreigner asked, turning

обращая к Берлиозу свой левый зеленый глаз.

 

his green left eye to Berlioz.

 

 

- Нет, вы не ослышались, - учтиво ответил

 

– Non, yu bu misaudi, – Berlios jawabi latifem, – se hi me shwo-te.

 

 

'No, you did not hear wrong,' Berlioz replied

Берлиоз, - именно это я и говорил.

 

courteously, 'that is precisely what I was saying.'

 

 

- Ах, как интересно! - воскликнул иностранец.

 

 

– Ah, gro-interes-ney! – exklami auslandajen.

 

 

'Ah, how interesting!' exclaimed the foreigner.

 

 

"А какого черта ему надо?" - подумал Бездомный

 

“Kwo pa diabla ta yao?” – Sindomnik dumi al fruni.

 

 

'What the devil does he want?' thought Homeless,

и нахмурился.

frowning.

 

- А вы соглашались с вашим собеседником? -

– E yu, ob yu konsenti-te kun yur kunshwoer? – gariba inkweri al turni a desna versu Sindomnik.

 

'And you were agreeing with your interlocutor?'

осведомился неизвестный, повернувшись вправо к

inquired the stranger, turning to Homeless on his

Бездомному.

 

right.

 

 

- На все сто! - подтвердил тот, любя выражаться

вычурно и фигурально.

 

 

– Pa sto prosenta! – konfirmi toy wan, pri-yen expresa impresi-she e metafike.

 

 

'A hundred per cent!' confirmed the man, who was

fond of whimsical and figurative expressions.

 

 

- Изумительно! - воскликнул непрошеный

собеседник и, почему то воровски оглянувшись и

приглушив свой низкий голос, сказал:

 

– Fantastike! – exklami buinviten kunshwoer. Por koy kausa ta chorikem kan sirkum e shwo al kyetisi swa-ney niche vos:

 

 

'Amazing!' exclaimed the uninvited interlocutor and,

casting a thievish glance around and muffling his low

voice for some reason, he said:

 

 - Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в бога? - он сделал испуганные глаза и прибавил: - Клянусь, я никому не скажу.

 

 

– Skusi por tedi yu, bat me samaji tak ke yu, krome olo otre, yoshi bu kredi in boh? – ta fai fobisen okos e adi: – Me kasami, me bu ve shwo a nulwan.

 

 

'Forgive my importunity, but, as I understand, along with everything else, you also do not believe in God?' he made frightened eyes and added: 'I swear I won't tell anyone!'

 

 

- Да, мы не верим в бога, - чуть улыбнувшись

испугу интуриста, ответил Берлиоз. - Но об этом

можно говорить совершенно свободно.

 

 

– Ver, nu bu kredi in boh, – Berlios jawabi al idyen smaili por ek-foba de auslanda-ney turista. – Bat oni mog shwo om se ga librem.

 

 

'No, we don't believe in God,' Berlioz replied, smiling

slightly at the foreign tourist's fright, but we can

speak of it quite freely.'

 

 

Иностранец откинулся на спинку скамейки и

спросил, даже привизгнув от любопытства:

 

 

Auslandajen fa-pushi bak on bencha e kwesti, iven kun ek-skwila por jigyas:

 

 

The foreigner sat back on the bench and asked,

even with a slight shriek of curiosity:

 

 

- Вы - атеисты?!

 

 

– Yu es ateista?!

 

 

'You are - atheists?!'

 

 

- Да, мы - атеисты, - улыбаясь, ответил Берлиоз, а

 

– Ya, nu es ateista, – Berlios jawabi smaili-yen, e Sindomnik dumi al fa-vexi:

 

Yes, we're atheists,' Berlioz smilingly replied, and

Бездомный подумал, рассердившись:

 

Homeless thought, getting angry:

 

 

"Вот прицепился, заграничный гусь!"

 

 

“Ta he klingi a nu, aulanda-ney gansa”.

 

 

'Latched on to us, the foreign goose!'

 

 

- Ох, какая прелесть! - вскричал удивительный

 

– Oo es ya charme! – krai ajibe auslandajen e en-virti kapa, kan-yen nau an un, nau an otre literater.

 

 

'Oh, how lovely!' the astonishing foreigner cried

иностранец и завертел головой, глядя то на

out and began swiveling his head, looking from one

одного, то на другого литератора.

 

writer to the other.

 

 

- В нашей стране атеизм никого не удивляет, -

дипломатически вежливо сказал Берлиоз, -

большинство нашего населения сознательно и

давно перестало верить сказкам о боге.

 

 

– In nuy landa ateisma bu surprisi nulwan, – Berlios shwo kun diplomatike latiftaa, – maista de nuy populasion konsem e depos longtaim he stopi kredi in fabula om boh.

 

 

'In our country atheism does not surprise anyone,'

Berlioz said with diplomatic politeness. 'The

majority of our population consciously and long ago

ceased believing in the fairytales about God.'

 

 

Тут иностранец отколол такую штуку: встал и

 

Dan auslandajen dai fai sekwi-she truk: ta en-stan e ek-presi handa de astonen redakter al shwo:

 

 

Here the foreigner pulled the following stunt: he got

пожал изумленному редактору руку, произнеся

up and shook the amazed editor's hand,

при этом слова:

 

accompanying it with these words:

 

 

- Позвольте вас поблагодарить от всей души!

 

 

– Lasi me danki yu kordialem!

 

 

'Allow me to thank you with all my heart!'

 

 

- За что это вы его благодарите? - заморгав,

осведомился Бездомный.

 

 

– Bat por kwo yu danki ta? – Sindomnik kwesti al en-migi.

 

 

'What are you thanking him for?' Homeless inquired,

blinking.

 

 

- За очень важное сведение, которое мне, как

путешественнику, чрезвычайно интересно, -

многозначительно подняв палец, пояснил заграничный чудак.

 

 

– Por un ga muhim informa kel es gro-interes-ney fo me kom safari-sha, – expliki auslanda-ney ajiba al lifti finga signifafulem.

 

 

'For some very important information, which is of

great interest to me as a traveler,' the outlandish

fellow explained, raising his finger significantly.

 

 

Важное сведение, по видимому, действительно

 

Ga muhim informa evidentem gro-impresi safari-sha, bikos ta sirkumkan domes kun foba, kwasi fobi-yen vidi ateista in kada winda.

 

 

The important information apparendy had indeed

произвело на путешественника сильное

produced a strong impression on the traveler,

впечатление, потому что он испуганно обвел

because he passed his frightened glance over the

глазами дома, как бы опасаясь в каждом окне

buildings, as if afraid of seeing an atheist in every

увидеть по атеисту.

 

window.

 

 

"Нет, он не англичанин..." - подумал Берлиоз, а

 

“Non, ta bu es inglish jen…” – dumi Berlios, e Sindomnik dumi:

 

'No, he's not an Englishman ...' thought Berlioz, and

Бездомный подумал:

 

Homeless thought:

 

 

"Где это он так наловчился говорить по русски,

 

“Wo ta he lerni shwo pa ruski tan’ kushalem, walaa kwesta!” – e fruni snova.

 

 

'Where'd he pick up his Russian, that's the

вот что интересно!" - и опять нахмурился.

interesting thing!' and frowned again.

 

 

- Но, позвольте вас спросить, - после тревожного

 

– Yedoh, lasi me kwesti yu, – auslanda-ney gasta shwo afte alarmaful medita, – kwo yu shwo om pruvas de boh-ney exista, keles, kom oni jan, es exaktem pet?

 

 

'But, allow me to ask you,' the foreign visitor

раздумья спросил заграничный гость, - как же

spoke after some anxious reflection, 'what, then,

быть с доказательствами бытия божия, коих, как

about the proofs of God's existence, of which, as is

известно, существует ровно пять?

 

known, there are exactly five?'

 

 

- Увы! - с сожалением ответил Берлиоз, - ни одно

 

– Afsos! – Berlios jawabi ko-senti-shem, – oli sey pruvas valori nixa hi, e jenley he pon li inu arkiva yo depos davem.

 

'Alas!' Berlioz said with regret. 'Not one of these

из этих доказательств ничего не стоит, и

proofs is worth anything, and mankind shelved

человечество давно сдало их в архив.

 

them long ago.

 

 

Ведь согласитесь, что в области разума никакого

доказательства существования бога быть не может.

 

 

Konsenti ba ke in domen de rasum bu mog ye pruva de boh-ney exista.

 

You must agree that in the realm of reason there can

be no proof of God's existence.'

 

 

- Браво! - вскричал иностранец, - браво!

 

 

– Bravo! – auslandajen krai, – bravo!

 

'Bravo!' cried the foreigner. 'Bravo!

 

 

Вы полностью повторили мысль беспокойного

 

Yu fulem repeti duma de nokalme laoman Immanuel apropoo se.

 

You have perfectly repeated restless old Immanuel's

thought in this regard.

 

старика Иммануила по этому поводу.

 

 

Но вот курьез: он начисто разрушил все пять

 

Bat walaa kuriosika: ta totem destrukti oli pet pruva, e poy, kwasi moki-yen swa selfa, konstrukti swa-ney prope sit-ney pruva!

 

 

But here's the hitch: he roundly demolished all five

доказательств, а затем, как бы в насмешку над

proofs, and then, as if mocking himself, constructed

самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!

 

a sixth of his own.'

 

 

- Доказательство Канта, - тонко улыбнувшись,

 

– Kant-ney pruva, – objeti talim-ney redakter al smaili fainem, – es samem bukonvinsi-she.

 

'Kant's proof,' the learned editor objected with a

возразил образованный редактор, - также неубедительно.

 

subtle smile, 'is equally unconvincing.

 

 

И недаром Шиллер говорил, что кантовские

 рассуждения по этому вопросу могут

удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством.

 

 

Bu sin kausa Shiller shwo-te ke Kant-ney resoning om sey kwesta mog satisfakti sol gulames, e Shtraus simplem ridi om sey priva.

 

 

Not for nothing did Schiller say that the Kantian

reasoning on this question can satisfy only slaves

and Strauss simply laughed at this proof.'

 

 

Берлиоз говорил, а сам в это время думал:

 

 

Berlios zai shwo al dumi oltaim:

 

Berlioz spoke, thinking all the while:

 

 

"Но, все таки, кто же он такой?

 

 

“Yedoh, hu es ta?

 

'But, anyhow, who is he?

 

 

И почему так хорошо говорит по русски?"

 

 

E way ta shwo pa ruski tan’ hao?”

 

 

And why does he speak Russian so well?'

 

 

- Взять бы этого Канта, да за такие доказательства

 

– Wud gai pren toy Kant e sendi ta a Solovki fo tri yar, por tal pruvas, – dai shwo Ivan Nikolaevich ga turan.

 

 

They ought to take this Kant and give him a

года на три в Соловки! - совершенно неожиданно

three-year stretch in Solovki for such proofs!'

бухнул Иван Николаевич.

 

Ivan Nikolaevich plumped quite unexpectedly.

 

 

- Иван! - сконфузившись, шепнул Берлиоз.

 

 

– Ivan! – hamsi Berlios al fa-konfusi.

 

 

'Ivan!' Berlioz whispered, embarrassed.

 

 

Но предложение отправить Канта в Соловки не

 

Bat proposa de sendi Kant a Solovki bu tanikem shoki auslandajen; kontrem, it mah ta en-fai extas.

 

 

But the suggestion of sending Kant to Solovki not

только не поразило иностранца, но даже привело

only did not shock the foreigner, but even sent him

в восторг.

 

into raptures.

 

 

- Именно, именно, - закричал он, и левый зеленый

 

– Prave hi, prave hi, – ta krai, e suy lefte grin oko, turni-ney versu Berlios, en-brili. – Es loko yus fo ta!

 

'Precisely, precisely,' he cried, and his green left

глаз его, обращенный к Берлиозу, засверкал, - ему

eye, turned to Berlioz, flashed. 'Just the place for

там самое место!

 

him!

 

 

Ведь говорил я ему тогда за завтраком:

 

 

Me ya shwo-te a ta dan al sabahfan:

 

Didn't I tell him that time at breakfast?

 

 

"Вы, профессор, воля ваша, что то нескладное

придумали!

 

 

“Profesor, fai kom yu voli, bat yu he ausdumi koysa tangli-ney.

 

"As you will, Professor, but what you've thought

up doesn't hang together.

 

 

Оно, может, и умно, но больно непонятно.

 

 

Mogbi es intele hi, bat verem noklar.

 

It's clever, maybe, but mighty unclear.

 

 

Над вами потешаться будут".

 

 

Oni ve ridi om yu”.

 

 

You'll be laughed at."'

 

 

Берлиоз выпучил глаза.

 

 

Berlios fai gro-okos.

 

Berlioz goggled his eyes.

 

 

"За завтраком... Канту?..

 

 

“Al sabahfan… A Kant?..

 

'At breakfast... to Kant? ...

 

 

Что это он плетет?" - подумал он.

 

Kwo ta kwachi?”

 

What is this drivel?' he thought.

 

 

- Но, - продолжал иноземец, не смущаясь

изумлением Берлиоза и обращаясь к поэту, -

отправить его в Соловки невозможно по той

причине, что он уже с лишком сто лет пребывает

в местах значительно более отдаленных, чем

Соловки, и извлечь его оттуда никоим образом

нельзя, уверяю вас!

 

 

– Bat, – gariba kontinu sin atenti Berlios-ney astona e adresi-yen poeta, – tu sendi ta a Solovki bu es posible por toy kausa ke duran yo pyu kem sto yar ta residi in loko mucho pyu dale kem Solovki, e tu extrakti ta fon dar es posible pa nul hi dao, kredi ba.

 

 

'But,' the outlander went on, unembarrassed by

Berlioz's amazement and addressing the poet,

'sending him to Solovki is unfeasible, for the simple

reason that he has been abiding for over a hundred

years now in places considerably more remote than

Solovki, and to extract him from there is in no way

possible, I assure you.'

 

 

- А жаль! - отозвался задира поэт.

 

 

– Afsos! – kwerelnik to poeta jawabi.

 

 

– Ya, afsos hi! – gariba konsenti al suy oko brili-she e kontinu: – Bat walaa kwesta kel disturbi me: si boh yok, dan, klarisi ba dela, hu hi dirigi den jen-ney jiva e generalem den tote ordina on arda?

 

 

 

'Too bad!' the feisty poet responded.

 

 

- И мне жаль! - подтвердил неизвестный, сверкая

глазом, и продолжал: - Но вот какой вопрос меня

беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто

же управляет жизнью человеческой и всем

вообще распорядком на земле?

 

 

'Yes, too bad!' the stranger agreed, his eye flashing,

and went on: 'But here is a question that is troubling

me: if there is no God, then, one may ask, who

governs human life and, in general, the whole order

of things on earth?'

 

 

- Сам человек и управляет, - поспешил сердито

ответить Бездомный на этот, признаться, не очень

ясный вопрос.

 

– Jen selfa dirigi, – Sindomnik hasti repliki ira-nem a sey, pa veritaa, bu ga klare kwesta.

 

 

'Man governs it himself,' Homeless angrily hastened

to reply to this admittedly none-too-clear question.

 - Виноват, - мягко отозвался

неизвестный, - для того, чтобы управлять, нужно,

как никак, иметь точный план на некоторый, хоть

сколько нибудь приличный срок.

 

 

– Pardoni ba, – gariba jawabi mulem, – dabe dirigi, oni ya treba hev exakte plan fo koy pyu-meno gaurawe srok.

 

`Pardon me,' the stranger responded gently, 'but in

order to govern, one needs, after all, to have a

precise plan for certain, at least somewhat decent,

length of time.

 

 

Позвольте же вас спросить, как же может

 

Lasi me kwesti yu, komo hi jen mog dirigi, si ta bu sol bukapable de zwo koy plan vaika fo ridivalem kurte srok, pa exampla fo mil yar, bat ta iven bu mog bi sigure om swa-ney manya?

 

Allow me to ask you, then, how man can govern, if

управлять человек, если он не только лишен

he is not only deprived of the opportunity of making

возможности составить какой нибудь план хотя

a plan for at least some ridiculously short period -

бы на смехотворно короткий срок, ну, лет,

well, say, a thousand years - but cannot even vouch

скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день?

 

for his own tomorrow?

 

 

И, в самом деле, - тут неизвестный повернулся к

 

Wel, pa fakta, – nau gariba turni versu Berlios, – imajini ba ke yu, kom exampla, begin dirigi, komandi otres e swa selfa, e generalem en-jui dela, e turan yu en-hev… kaf-kaf… sarkoma de pulmon… – e gariba ek-smaili dolchem, kwasi duma om pulmon-sarkoma plesiri ta, – ya, sarkoma, – ta repeti sonore worda al klosi-presi okos kom kota, – ewalaa yur diriging fini!

 

 

`And in fact,' here the stranger turned to Berlioz,

Берлиозу, - вообразите, что вы, например, начнете

'imagine that you, for instance, start governing,

управлять, распоряжаться и другими и собою,

giving orders to others and yourself, generally, so

вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у

to speak, acquire a taste for it, and suddenly you

вас... кхе... кхе... саркома легкого... - тут

get ...hem... hem ... lung cancer...' - here the

иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о

foreigner smiled sweetly, and if the thought of lung

саркоме легкого доставила ему удовольствие, - да,

cancer gave him pleasure - 'yes, cancer' - narrowing

саркома, - жмурясь, как кот, повторил он звучное

his eyes like a cat, he repeated the sonorous word -

слово, - и вот ваше управление закончилось!

 

'and so your governing is over!

 

 

Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более

 

Nulwan-ney kisma exepte yur prope-la bu interesi yu pyu.

 

'You are no longer interested in anyone's fate but

не интересует.

 

your own.

 

 

Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное,

 

Rishtejenta begin lugi a yu. Senti-yen ke koysa noladi, yu fa-lansi a talim-ney lekeres, poy a jadulekeres, koyves yoshi a kisma-preshwoeres.

 

Your family starts lying to you. Feeling that

бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам,

something is wrong, you rush to learned doctors,

а бывает, и к гадалкам.

 

then to quacks, and sometimes to fortune-tellers as well.

 

 

Как первое и второе, так и третье - совершенно

 

I lo un-ney, i lo dwa-ney, i lo tri-ney es ga sinsensu-ney, kom yu samaji.

 

Like the first, so the second and third are

бессмысленно, вы сами понимаете.

 

completely senseless, as you understand.

 

 

И все это кончается трагически: тот, кто еще

 

E se olo fini tragikem: toy wan haishi nodavem dumi ke ta dirigi koysa, ewalaa ta zai lagi sin muva in ligne boxa, e sirkum-jenta, samaji-yen ke lagi-she wan bu pyu godi fo koysa, jal ta in forna.

 

 

And it all ends tragically: a man who still recently

недавно полагал, что он чем то управляет,

thought he was governing something, suddenly

оказывается вдруг лежащим неподвижно в

winds up lying motionless in a wooden box, and the

деревянном ящике, и окружающие, понимая, что

people around him, seeing that the man lying there is

толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи.

no longer good for anything, burn him in an oven.

 

А бывает и еще хуже: только что человек

соберется съездить в Кисловодск, - тут

иностранец прищурился на Берлиоза, -

пустяковое, казалось бы, дело, но и этого

совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет - поскользнется и попадет под трамвай!

 

E koyves eventi yoshi pyu badem: jen yus desidi go a Kislovodsk, – nau auslandajen tangisi okos an Berlios, – semblem syaodela, bat iven den to ta bu mog zwo, bikos turan por bujan-ney kausa ta dai glidi-misstepi e geti sub tram!

'And sometimes it's worse still: the man has just

decided to go to Kislovodsk' - here the foreigner

squinted at Berlioz - 'a trifling matter, it seems, but

even this he cannot accomplish, because suddenly, no

one knows why, he slips and falls under a tram-car!

 

 

Неужели вы скажете, что это он сам собою

 

Ob yu ve shwo ke ta selfa he dirigi swa tak?

 

Are you going to say it was he who governed himself

управил так?

 

that way?

 

 

Не правильнее ли думать, что управился с ним кто

 

Shayad pyu korekte es tu dumi ke koy otre wan he dirigi ta. – E gariba fai stran ek-rida.

 

 

Would it not be more correct to think that he was

то совсем другой? - и здесь незнакомец

governed by someone else entirely?' And here the

рассмеялся странным смешком.

 

unknown man burst into a strange little laugh.

 

 

Берлиоз с великим вниманием слушал

 

Berlios gro-atentem audi nopriate rakonta om sarkoma e tram, e sertene alarma-ney dumas en-tormenti ta.

 

Berlioz listened with great attention to the unpleasant

неприятный рассказ про саркому и трамвай, и

story about the cancer and the tram-car, and certain

какие то тревожные мысли начали мучить его.

 

alarming thoughts began to torment him.

 

 "Он не иностранец!

 

“Ta bu es auslandajen!

 'He's not a foreigner...

 

 

Он не иностранец! - думал он, - он престранный

субъект... Но позвольте, кто же он такой?"

 

 

Ta bu es auslandajen! – ta dumi. – Ta es gro-ajibe wan… Bat weiti, hu hi es ta?”

 

 

He's not a foreigner...' he thought, 'he's a most

peculiar specimen ... but, excuse me, who is he then?

...'

 

- Вы хотите курить, как я вижу? - неожиданно

 

– Yu yao fumi, kom me vidi? – gariba turan adresi Sindomnik. – Yu preferi kwel sigaretas?

 

 

You'd like to smoke, I see?' the stranger

обратился к Бездомному неизвестный, - вы какие

addressed Homeless unexpectedly. "Which kind do

предпочитаете?

 

you prefer?'

 

 

- А у вас разные, что ли, есть? - мрачно спросил

поэт, у которого папиросы кончились.

 

 

– Ob yu hev farke-las? – glumem kwesti poeta kel-ney sigaretas he fini.

 

 

'What, have you got several?' the poet, who had run

out of cigarettes, asked glumly.

 

 

- Какие предпочитаете? - повторил неизвестный.

 

 

– Yu preferi kwel-las? – gariba repeti.

 

 

'Which do you prefer?' the stranger repeated.

 

 

- Ну, "Нашу марку", - злобно ответил Бездомный.

 

 

– Wel, “Nuy Marka”, – Sindomnik jawabi dushtem.

 

 

'Okay - Our Brand,' Homeless replied spitefully.

 

 

Незнакомец немедленно вытащил из кармана

портсигар и предложил его Бездомному:

 

 

Gariba tuy auspren fon posh un sigaretadan e ofri it a Sindomnik:

 

 

The unknown man immediately took a cigarette case

from his pocket and offered it to Homeless:

 

 

- "Наша марка".

 

 

– “Nuy Marka”.

 

 

'Our Brand...'

 

 

И редактора и поэта не столько поразило то, что нашлась в портсигаре именно "Наша марка", сколько сам портсигар.

 

I redakter i poeta ambi es impresi-ney, bu tanto bay ke “Nuy Marka” hi fa-findi in sigaretadan kom bay sigaretadan selfa.

 

Editor and poet were both struck, not so much by

Our Brand precisely turning up in the cigarette case, as by the cigarette case itself.

 

 

Он был громадных размеров, червонного золота, и на крышке его при открывании сверкнул синим и белым огнем бриллиантовый треугольник.

 

It es do gro-gran sais, aus pure golda, e duran ofna un diamanta-ney triangula ek-brili pa blu e blan kolor on it-ney kapak.

 

 

It was of huge size, made of pure gold, and, as it

was opened, a diamond triangle flashed white and

blue fire on its lid.

 

 

Тут литераторы подумали разно.

 

 

Nau literateres dumi farkem.

 

Here the writers thought differently.

 

 

Берлиоз:

 

 

Berlios:

 

Berlioz:

 

 

"Нет, иностранец!", а Бездомный:

 

 

“Non, ta es auslandajen!”, e Sindomnik:

 

'No, a foreigner!', and Homeless:

 

 

"Вот черт его возьми! А?"

 

 

“Walaa pa diabla, ohoo!”

 

 

'Well, devil take him, eh! ...'

 

 

Поэт и владелец портсигара закурили, а

некурящий Берлиоз отказался.

 

 

Poeta e poseser de sigaretadan en-fumi, e bufumnik Berlios refusi.

 

 

The poet and the owner of the cigarette case lit up,

but the non-smoker Berlioz declined.

 

 

"Надо будет ему возразить так, - решил Берлиоз, -

 

“Treba objeti a ta tak, – desidi Berlios, – ya, jen es mortibil, om to nulwan disputi.

 

 

'I must counter him like this,' Berlioz decided, 'yes,

да, человек смертен, никто против этого и не спорит.

man is mortal, no one disputes that.

 

А дело в том, что..."

 

Bat dela es ke…”

 

But the thing is...'

 

 

Однако он не успел выговорить этих слов, как

заговорил иностранец:

 

 

Yedoh bifoo ke ta mog pronunsi sey worda, auslandajen en-shwo:

 

 

However, before he managed to utter these words, the

foreigner spoke:

 

 

- Да, человек смертен, но это было бы еще

 

– Ya, jen es mortibil, bat to es haishi haf-beda.

 

'Yes, man is mortal, but that would be only half the

полбеды.

 

trouble.

 

 

Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в

 

Zuy bade es ke koyves ta es turan-nem mortibil, walaa truk!

 

The worst of it is that he's sometimes unexpectedly

чем фокус!

 

mortal - there's the trick!

 

 

И вообще не может сказать, что он будет делать в

сегодняшний вечер.

 

 

E generalem bu mog shwo, kwo ta sal zwo pa sey aksham.

 

 

And generally he's unable to say what he's going to

do this same evening.'

 

 

"Какая то нелепая постановка вопроса..." -

помыслил Берлиоз и возразил:

 

 

“Es ya absurde trata de kwesta…” – Berlios dumi e objeti:

 

 

`What an absurd way of putting the question ...'

Berlioz thought and objected:

 

 

- Ну, здесь уж есть преувеличение.

 

 

– Wel, es yo troisa.

 

'Well, there's some exaggeration here.

 

 

Сегодняшний вечер мне известен более или менее

 

Den sey aksham, me jan it pyu-meno exaktem.

 

About this same evening I do know more or less

точно.

 

certainly.

 

 

Само собой разумеется, что, если на Бронной мне

 

Naturalem, si un brik lwo on may kapa in Bronnaya…

 

 

It goes without saying, if a brick should fall on my

свалится на голову кирпич...

 

head on Bronnaya. . '

 

 

- Кирпич ни с того ни с сего, - внушительно

перебил неизвестный, - никому и никогда на голову не свалится.

 

 

– Sin eni kausa, – gariba interrupti gaurawem, – nul brik neva lwo on kapa de koywan.

 

'No brick,' the stranger interrupted imposingly, `will

ever fall on anyone's head just out of the blue.

 

 

В частности же, уверяю вас, вам он ни в коем

 

In sey hi kasu, me sertisi yu, it fai nul ugrosa a yu.

 

In this particular case, I assure you, you are not in

случае не угрожает.

 

danger of that at all.

 

 

Вы умрете другой смертью.

 

 

Yu ve morti pa otre morta.

 

 

You will die a different death.'

 

 

- Может быть, вы знаете, какой именно? - с

 

– Mogbi yu jan, pa kwel hi, e shwo a me? – Berlios inkweri kun ga samajibile ironia, al fa-tiri inu koy verem absurde kunshwosa.

 

 

'Maybe you know what kind precisely?' Berlioz

совершенно естественной иронией осведомился

inquired with perfectly natural irony, getting drawn

Берлиоз, вовлекаясь в какой то действительно

into an utterly absurd conversation. 'And will tell

нелепый разговор, - и скажете мне?

 

me?'

 

 

- Охотно, - отозвался незнакомец.

 

 

– Yao-shem, – gariba jawabi.

 

'Willingly,' the unknown man responded.

 

 

Он смерил Берлиоза взглядом, как будто

 

Ta meji Berlios bay kansa, kwasi yao-yen suti kostum fo ta, murmuri tra denta koysa simile a:

 

He looked Berlioz up and down as if he were going

собирался сшить ему костюм, сквозь зубы

to make him a suit, muttered through his teeth

пробормотал что то вроде:

 

something like:

 

 

"Раз, два... Меркурий во втором доме... луна

 

“Un, dwa... Merkuri in dwa-ney dom… Luna go-ney... sit – beda... aksham – sem...” – e anunsi lautem e joi-shem: – Oni ve kati yur kapa los!

 

 

'One, two ... Mercury in the second house ... moon

ушла... шесть - несчастье... вечер - семь..." - и

gone ... six - disaster... evening - seven...' then

громко и радостно объявил: - Вам отрежут

announced loudly and joyfully: 'Your head will be

голову!

 

cut off!'

 

 

Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на

 

Sindomnik savajem-dushtem fai gro-okos an nagle gariba, e Berlios kwesti al ek-smaili torsi-nem:

 

 

Homeless goggled his eyes wildly and spitefully at

развязного неизвестного, а Берлиоз спросил,

the insouciant stranger, and Berlioz asked, grinning

криво усмехнувшись:

 

crookedly:

 

 

- А кто именно?

 

 

– Hu hi?

 

'By whom precisely?

 

 

Враги? Интервенты?

 

 

Dushmanes? Invaderes?

 

 

Enemies? Interventionists?'

 

 

- Нет, - ответил собеседник, - русская женщина,

 

– Non, – jawabi kunshwoer, – un ruski gina, komsomolyuan.

 

 

'No,' replied his interlocutor, 'by a Russian woman, a

комсомолка.

Komsomol girl.'

 

- Гм... - промычал раздраженный шуточкой

 неизвестного Берлиоз, - ну, это, извините,

маловероятно.

 

– Hm... – murmuri Berlios, vexen bay fuy-joka de gariba, – wel, skusi ba, es ga shaoprobable.

 

`Hm...' Berlioz mumbled, vexed at the stranger's

little joke, `well, excuse me, but that's not very

likely.'

 

 

- Прошу и меня извинить, - ответил иностранец, -

 

– Me pregi ke i yu skusi me, – jawabi auslandajen, – bat es tak hi.

 

'And I beg you to excuse me,' the foreigner replied,

но это так.

 

'but it's so.

 

 

Да, мне хотелось бы спросить вас, что вы будете

делать сегодня вечером, если это не секрет?

 

 

Apropoo, me’d yao kwesti yu, kwo yu sal zwo pa sey aksham, si bu es sekret?

 

 

Ah, yes, I wanted to ask you, what are you going to

do tonight, if it's not a secret?'

 

 

- Секрета нет.

 

 

– Sekret yok.

 

`It's not a secret.

 

 

Сейчас я зайду к себе на Садовую, а потом в

 

Nau me sal go a dom a Sadovaya, e poy pa klok shi de sabah in Massolit eventi asembla den kel me ve presidi.

 

 

Right now I'll stop by my place on Sadovaya, and

десять часов вечера в МАССОЛИТе состоится

then at ten this evening there will be a meeting at

заседание, и я буду на нем председательствовать.

 

Massolit, and I will chair it.'

 

 

- Нет, этого быть никак не может, - твердо

возразил иностранец.

 

 

– Non, to bu mog bi pa nul dao, – resolutem objeti auslandajen.

 

 

'No, that simply cannot be,' the foreigner objected

firmly.

 

 

- Это почему?

 

 

– Way ya?

 

 

'Why not?'

 

 

- Потому, - ответил иностранец и прищуренными

глазами поглядел в небо, где, предчувствуя

вечернюю прохладу, бесшумно чертили черные

птицы, - что Аннушка уже купила подсолнечное

масло, и не только купила, но даже разлила.

 

 

– Bikos, – auslandajen jawabi e al tangisi okos kan an skay, wo, pre-senti-yen aksham-ney freshitaa,
sinshum-nem zigzagi swate faulas, – Anna-ki he yo kupi suryaflor-ney olea, e bu sol he kupi, bat yoshi he misliti it.

 

`Because,' the foreigner replied and, narrowing his

eyes, looked into the sky, where, anticipating the

cool of the evening, black birds were tracing

noiselessly, 'Annushka has already bought the

sunflower oil, and has not only bought it, but has already spilled it.

 

 

Так что заседание не состоится.

 

 

Also asembla bu ve eventi.

 

 

So the meeting will not take place.'

 

 

Тут, как вполне понятно, под липами наступило

 

Nau, ga samajibilem, silensa en-ye sub lindas.

 

 

Here, quite understandably, silence fell under the

молчание.

 

lindens.

 

 

- Простите, - после паузы заговорил Берлиоз,

 

– Pardoni ba, – Berlios shwo afte pausa, al kan-kan kwachi-she auslandajen, – komo suryaflor-ney olea gwansi se... e kwel Anna-ki?

 

 

`Forgive me,' Berlioz spoke after a pause,

поглядывая на мелющего чепуху иностранца, -

glancing at the drivel-spouting foreigner, 'but what

при чем здесь подсолнечное масло... и какая

has sunflower oil got to do with it ... and which

Аннушка?

 

Annushka?'

 

 

- Подсолнечное масло здесь вот при чем, - вдруг

 

– Suryaflor-ney olea gwansi tak, – turan shwo Sindomnik, evidentem desidi-yen deklari gwer a buinviten kunshwoer. – Ob yu koytaim, sitisen, gwo bi in lekiguan fo mentalem morbe jen?

 

 

'Sunflower oil has got this to do with it,' Homeless

suddenly spoke, obviously deciding to declare war

on the uninvited interlocutor. 'Have you ever

happened, citizen, to be in a hospital for the mentally

ill?'

заговорил Бездомный, очевидно, решив объявить

 незванному собеседнику войну, - вам не

приходилось, гражданин, бывать когда нибудь в

лечебнице для душевнобольных?

 

 

 - Иван!.. - тихо воскликнул Михаил

Александрович.

 

 

– Ivan! – kyetem exklami Mihail Alexandrovich.

 

 

'Ivan! ...' Mikhail Alexandrovich exclaimed quietly.

 

 

Но иностранец ничуть не обиделся и превесело

рассмеялся.

 

 

Bat auslandajen bu tanikem fa-ofensi e lwo in ridi ga alegrem.

 

 

But the foreigner was not a bit offended and burst

into the merriest laughter.

 

 

- Бывал, бывал и не раз! - вскричал он, смеясь, но

 

– Gwo bi, gwo bi, e plurives! – ta krai al ridi bat al fixem kan poeta bay buridi-she oko. – Olilok hi me gwo bi.

 

'I have, I have, and more than once!' he cried out,

не сводя несмеющегося глаза с поэта, - где я

laughing, but without taking his unlaughing eye off

только не бывал!

 

the poet. 'Where haven't I been!

 

 

Жаль только, что я не удосужился спросить у

 

Sol afsos ke me bu he duyfu kwesti profesor kwo es skisofrenia.

 

Only it's too bad I didn't get around to asking the

профессора, что такое шизофрения.

 

professor what schizophrenia is.

 

 

Так что вы уж сами узнайте это у него, Иван

 

Also yu selfa kwesti ta om se, Ivan Nikolaevich!

 

 

So you will have to find that out from him yourself,

Николаевич!

 

Ivan Nikolaevich!'

 

 

- Откуда вы знаете, как меня зовут?

 

 

– Fon wo yu jan may nam?

 

 

'How do you know my name?'

 

 

- Помилуйте, Иван Николаевич, кто же вас не

 

– Pa rahimtaa, Ivan Nikolaevich, hu hi bu jan yur nam? – nau auslandajen pren fon posh den yeri-ney chuka
de “Literature gaseta”, e Ivan Nikolaevich vidi rek
pa un-ney paja den swa-ney foto e sub it den swa-ney versa.

'Gracious, Ivan Nikolaevich, who doesn't know you?'

знает? - здесь иностранец вытащил из кармана

Here the foreigner took out of his pocket the

вчерашний номер "Литературной газеты", и Иван

previous day's issue of the Literary Gazette, and Ivan

Николаевич увидел на первой же странице свое

Nikolaevich saw his own picture on the very first

изображение, а под ним свои собственные стихи.

 

page and under it his very own verses.

 

 

Но вчера еще радовавшее доказательство славы и

 

Bat sey pruva de fama e popularitaa kel yeri joisi-te poeta, nau it ga bu joisi ta.

 

 

But the proof of fame and popularity, which

популярности на этот раз ничуть не обрадовало

yesterday had delighted the poet, this time did not

поэта.

 

delight him a bit.

 

 

- Я извиняюсь, - сказал он, и лицо его потемнело, -

 

– Me pregi skusa, – ta shwo, e ta-ney fas tumifi, – ob yu mog weiti un minuta-ki?

 

'Excuse me,' he said, and his face darkened, 'could

вы не можете подождать минутку?

 

you wait one little moment?

 

 

Я хочу товарищу пару слов сказать.

 

 

Me yao shwo para worda a may kamarada.

 

 

I want to say a couple of words to my friend.'

 

 

- О, с удовольствием! - воскликнул неизвестный, -

 

– Oo, kun plesir! – exklami gariba. – Es ya tan’ hao hir sub linda. Yoshi, me bu hasti a nullok.

 

 

'Oh, with pleasure!' exclaimed the stranger. 'It's so

здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда

nice here under the lindens, and, by the way, I'm not

и не спешу.

 

in any hurry.'

 

 

- Вот что, Миша, - зашептал поэт, оттащив

Берлиоза в сторону, - он никакой не интурист, а шпион.

 

 

– Audi ba, Misha, – en-hamsi poeta, al he tiri Berlios a taraf, – ta bu es nul auslanda-ney turista, ta es spion.

 

'Listen here, Misha,' the poet whispered, drawing

Berlioz aside, 'he's no foreign tourist, he's a spy.

 

 

Это русский эмигрант, перебравшийся к нам.

 

 

Es ruski emigranta kel he lai bak a she nu.

 

A Russian emigre who has crossed back over.

 

 

Спрашивай у него документы, а то уйдет...

 

 

Demandi ta-ney dokumenta, otrem ta eludi.

 

 

Ask for his papers before he gets away...'

 

 

- Ты думаешь? - встревоженно шепнул Берлиоз, а

сам подумал:

 

 

– Yu dumi ku? – Berlios hamsi alarmem e dumi:

 

'You think so?' Berlioz whispered worriedly, and

thought:

 

 

"А ведь он прав!"

 

 

“Ta es ya prav!”

 

 

'Why, he's right...'

 

 

- Уж ты мне верь, - засипел ему в ухо поэт, - он

 

– Kredi ba me, – poeta rauki inu suy aur, – ta plei ahmak fo auskwesti koysa.

 

'Believe me,' the poet rasped into his ear, `he's

дурачком прикидывается, чтобы выспросить кое

pretending to be a fool in order to find out

что.

 

something or other.

 

 

Ты слышишь, как он по русски говорит, - поэт

 

Yu audi ya, komo ta shwo pa ruski. – Poeta zai shwo e oblikuem observi gariba, dabe ta bu fugi, – nu go ba reteni ta, otrem ta eludi…

 

 

Just hear how he speaks Russian.' As he spoke,

говорил и косился, следя, чтобы неизвестный не

the poet kept glancing sideways, to make sure the

удрал, - идем, задержим его, а то уйдет...

 

stranger did not escape. 'Let's go and detain him, or he'll get away...'

 

 

И поэт за руку потянул Берлиоза к скамейке.

 

 

E poeta tiri Berlios pa handa versu bencha.

 

 

And the poet pulled Berlioz back to the bench by the arm.

 

 

Незнакомец не сидел, а стоял возле нее, держа в

 

Gariba bu zai sidi bat zai stan bli it al teni in handas koy kitaba-ki do tumgrey kovra, un dense letakuta aus hao papir e un nam-karta.

 

 

The unknown man was not sitting, but was standing

руках какую то книжечку в темно сером

near it, holding in his hands some booklet in a

переплете, плотный конверт хорошей бумаги и

dark-grey binding, a sturdy envelope made of good

визитную карточку.

 

paper, and a visiting card.

 

 

- Извините меня, что я в пылу нашего спора забыл

 

– Skusi ba me por ke me he fogeti, por nuy animi-ney disputa, tu prisenti swa a yu.

 

`Excuse me for having forgotten, in the heat of

представить себя вам.

 

our dispute, to introduce myself.

 

 

Вот моя карточка, паспорт и приглашение

 

Walaa may karta, pasporta e invita fo lai a Moskva fo konsulta, – gariba pronunsi gravem al kan ambi literater penetri-shem.

 

 

Here is my card, my passport, and an invitation to

приехать в Москву для консультации, - веско

come to Moscow for a consultation,' the stranger said

проговорил неизвестный, проницательно глядя на обоих литераторов.

 

weightily, giving both writers a penetrating glance.

 

 

Те сконфузились.

 

 

Toy-las fa-konfusi.

 

They were embarrassed.

 

 

"Черт, все слышал," - подумал Берлиоз и

 

“Shatam, ta he audi olo,” – Berlios dumi e bay latif jesta indiki ke bu ye nida de diki dokumenta.

 

'The devil, he heard everything...' Berlioz thought,

вежливым жестом показал, что в предъявлении

and with a polite gesture indicated that there was no

документов нет надобности.

need to show papers.

 

Пока иностранец совал их редактору, поэт успел

Duran ke auslandajen sovi dokumenta a redakter, poeta pai lekti on karta den worda “profesor”, printen pa auslanda-ney letra, e den un-ney letra de familianam – dwaple V – W.

 

While the foreigner was pushing them at the editor,

разглядеть на карточке напечатанное

the poet managed to make out the word `Professor'

иностранными буквами слово "профессор" и

printed in foreign type on the card, and the initial

начальную букву фамилии – двойное "В".

 

 

letter of the last name - a double'V' - 'W'.

 

 

 

- Очень приятно, - тем временем смущенно

 

– Es plesir, – redakter murmuri konfusem, e auslandajen pon dokumenta inu posh.

 

 

`My pleasure,' the editor meanwhile muttered in

бормотал редактор, и иностранец спрятал

embarrassment, and the foreigner put the papers

документы в карман.

 

back in his pocket.

 

 

Отношения таким образом были восстановлены, и

 

Relata also es restoren, e oli tri snova en-sidi on bencha.

 

 

Relations were thus restored, and all three sat

все трое снова сели на скамью.

 

down on the bench again.

 

 

- Вы в качестве консультанта приглашены к нам,

профессор? - спросил Берлиоз.

 

 

– Also yu es kom konsultanta inviti-ney a nu, profesor? – Berlios kwesti.

 

 

'You've been invited here as a consultant, Professor?'

asked Berlioz.

 

 

- Да, консультантом.

 

 

– Ya, kom konsultanta.

 

 

'Yes, as a consultant.'

 

 

- Вы - немец? - осведомился Бездомный.

 

 

– Ob yu es doiche jen? – Sindomnik inkweri.

 

 

"You're German?' Homeless inquired.

 

 

- Я то?.. - переспросил профессор и вдруг

задумался. - Да, пожалуй, немец... - сказал он.

 

 

– Me ku? – rikwesti profesor e turan en-dumi. – Ya, shayad doiche… – ta shwo.

 

 

'I? ...' the professor repeated and suddenly fell to

thinking. 'Yes, perhaps I am German ...' he said.

 

 

- Вы по русски здорово говорите, - заметил Бездомный.

 

 

– Yu shwo pa ruski kul-nem, – remarki Sindomnik.

 

 

'You speak real good Russian,' Homeless observed.

 

 

- О, я вообще полиглот и знаю очень большое

количество языков, - ответил профессор.

 

 

– Oo, me es generalem poliglota e me jan muy gran namba de lingwa, – profesor jawabi.

 

 

'Oh, I'm generally a polyglot and know a great

number of languages,' the professor replied.

 

 

- А у вас какая специальность? - осведомился Берлиоз.

 

 

– E kwel es yur spesialitaa? – Berlios inkweri.

 

 

'And what is your field?' Berlioz inquired.

 

 

- Я - специалист по черной магии.

 

 

– Me es spesialista in swate magia.

 

 

'I am a specialist in black magic.'

 

 

"На тебе!" - стукнуло в голове у Михаила

 

"Ohoo!" — ek-tuki in kapa de Mihail Alexandrovich.

 

 

There he goes!...' struck in Mikhail Alexandrovich's

Александровича.

 

head.

 

 

- И... и вас по этой специальности пригласили к

нам? - заикнувшись спросил он.

 

 

– E... e oni he inviti yu a nu por sey spesialitaa? – lu kwesti al stotri.

 

 

'And ... and you've been invited here in that

capacity?' he asked, stammering.

 

 

- Да, по этой пригласили, - подтвердил профессор

 

– Ya, por sey hi oni he inviti, – profesor konfirmi e expliki: – hir in stata-ney kitabaguan oni he deskovri originale manuskriptas de swatemagier Herbert de Avrilak, do shi-ney sekla, also treba ke me deshifri li.

 

'Yes, in that capacity,' the professor confirmed, and

и пояснил: - Тут в государственной библиотеке

explained: 'In a state library here some original

обнаружены подлинные рукописи чернокнижника

manuscripts of the tenth-century necromancer

Герберта Аврилакского, десятого века, так вот

Gerbert of Aurillac have been found. So it is

требуется, чтобы я их разобрал.

 

necessary for me to sort them out.

 

 

Я единственный в мире специалист.

 

 

Me es sole spesialista in munda.

 

 

I am the only specialist in the world.'

 

 

- А-а! Вы историк? - с большим облегчением и уважением спросил Берлиоз.

 

 

– Aa, yu es historier? – Berlios kwesti kun respekta e gro-levifa.

 

 

'Aha! You're a historian?' Berlioz asked with great relief and respect.

 

 

- Я - историк, - подтвердил ученый и добавил ни к селу ни к городу: - Сегодня вечером на Патриарших прудах будет интересная история!

 

 

– Me es historier, – vigyaner konfirmi e adi bugwansem: – Pa sey aksham pa Patriarka-chitan sal eventi un gro-interes-ney historia!

 

 

'I am a historian,' the scholar confirmed, and added

with no rhyme or reason: This evening there will be

an interesting story at the Ponds!

 

И опять крайне удивились и редактор и поэт, а

 

Yoshi un ves i redakter i poeta gro-astoni, e profesor manili li versu swa e, wen li inklini a ta, hamsi:

 

 

 Once again editor and poet were extremely surprised, but the professor beckoned them both to him, and when they leaned towards him, whispered:

'

профессор поманил обоих к себе и, когда они

наклонились к нему, прошептал:

 

- Имейте в виду, что Иисус существовал.

 

 

– Jan ba, ke Yeshu gwo existi.

 

'Bear in mind that Jesus did exist.'

 

 

 - Видите ли, профессор, - принужденно

 

– Kan ba, profesor, – Berlios jawabi kun forsen smaila, – nu respekti yur gran jansa, bat nu selfa hev otre vidipunta om sey kwesta.

 

 

`You see. Professor,' Berlioz responded with a

улыбнувшись, отозвался Берлиоз, - мы уважаем

forced smile, `we respect your great learning, but

ваши большие знания, но сами по этому вопросу

on this question we hold to a different point of

придерживаемся другой точки зрения.

 

view.'

 

 

- А не надо никаких точек зрения! - ответил

странный профессор, - просто он существовал, и

больше ничего.

 

 

– Bu treba nul vidipunta! – stran profesor jawabi, – ta simplem gwo existi, e nixa pyu.

 

 

`There's no need for any points of view,' the

strange professor replied, 'he simply existed, that's

all.'

 

- Но требуется же какое нибудь доказательство... начал Берлиоз.

 

 

– Bat treba ya koy pruva... – Berlios begin.

 

 

'But there's need for some proof...' Berlioz began.

 

 

- И доказательств никаких не требуется, - ответил

профессор и заговорил негромко, причем его

акцент почему то пропал: - Все просто: в белом

плаще с кровавым подбоем, шаркающей

 кавалерийской походкой, ранним утром

четырнадцатого числа весеннего месяца нисана...

 

 

– I nul pruva bu treba, – profesor jawabi e en-rakonti bulautem, al lo kel suy aksenta por koysa desapari: – Olo es simple: in blan mantela do hemalik subkapra, pa shafli-she go-manera de kavaljen, pa rane sabah de dey shi-char de vesna-ney mes Nisan...

 

 

"There's no need for any proofs,' replied the

professor, and he began to speak softly, while his

accent for some reason disappeared: 'It's all very

simple: In a white cloak with blood-red lining, with the shuffling gait of a cavalryman, early in the morning of the fourteenth day of the spring month of Nissan...'

 

 

Глава 2

 

 

CHAPTA 2.

 

CHAPTER 2.

 

 

Понтий Пилат

 

 

Pontius Pilat

 

Pontius Pilate

 

 

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей

 кавалерийской походкой, ранним утром

четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в

крытую колоннаду между двумя крыльями дворца

ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий

Пилат.

 

 

In blan mantela do hemalik subkapra, pa shafli-she go-manera de kavaljen, pa rane sabah de dey shi-char de vesna-ney mes Nisan, inu kovri-ney kolonada inter dwa ala de palas de Herodus Mahan chu da prokurator de Iudeya Pontius Pilat.

 

 

In a white cloak with blood-red lining, with the

shuffling gait of a cavalryman, early in the morning

of the fourteenth day of the spring month of Nisan,

there came out to the covered colonnade between the

two wings of the palace of Herod the Great' the

procurator of Judea, Pontius Pilate.

 

 

Более всего на свете прокуратор ненавидел запах

 

Pyu kem enisa in munda prokurator heni fauha de rosa-ney olea, e nau olo suli buhao dey, bikos sey fauha persekwi prokurator depos suryachu.

 

 

More than anything in the world the procurator hated

 розового масла, и все теперь предвещало

the smell of rose oil, and now everything foreboded

нехороший день, так как запах этот начал

a bad day, because this smell had been pursuing the

преследовать прокуратора с рассвета.

 

procurator since dawn.

 

 

 Прокуратору казалось, что розовый запах

 

Sembli a prokurator ke rosa-ney fauha chu fon kiparis e palma in garden, ke fauha de eskorta-ney piga e sudor mixifi kun damnen rose strom.

 

 

It seemed to the procurator that a rosy smell exuded

источают кипарисы и пальмы в саду, что к запаху

from the cypresses and palms in the garden, that the

кожи и конвоя примешивается проклятая розовая

smell of leather trappings and sweat from the

струя.

 

convoy was mingled with the cursed rosy flux.

 

 

От флигелей в тылу дворца, где расположилась

пришедшая с прокуратором в Ершалаим первая

когорта двенадцатого молниеносного легиона,

заносило дымком в колоннаду через верхнюю

 площадку сада, и к горьковатому дыму,

свидетельствовавшему о том, что кашевары в

кентуриях начали готовить обед, примешивался

все тот же жирный розовый дух.

 

 

Fon domkin pa baka de palas, wo disposi ti lai kun prokurator a Yerushalaim na Un-ney kohorta de Shi-dwa-ney Bliza-ney legion, idyen fum lai kun feng tra uupare terasa de garden, e sey karwish fum, gavahi-she ke kenturia-ney kukeres en-kuki deyfan, it toshi mixifi kun same dense rose fauha.

 

From the outbuildings at the back of the palace,

where the first cohort of the Twelfth Lightning

legion, which had come to Yershalaim with

the procurator, was quartered, a whiff of smoke

reached the colonnade across the upper terrace of

the palace, and this slightly acrid smoke, which

testified that the centuries' mess cooks had begun to

prepare dinner, was mingled with the same thick rosy scent.

 

 

О боги, боги, за что вы наказываете меня?

 

 

Oo bohes, bohes, por kwo yu puni me?

 

 

'Oh, gods, gods, why do you punish me? ...

 

 

"Да, нет сомнений! Это она, опять она,

“Ya, duba yok! Es it hi, es snova it, nojitibile, dahsat-ney morba hemikrania, wen haf de kapa tungi. Kontra it lekimedia yok, salva yok.

Yes, no doubt, this is it, this is it again, the

непобедимая, ужасная болезнь гемикрания, при

invincible, terrible illness... hemicrania, when half of

которой болит полголовы. От нее нет средств, нет

the head aches ... there's no remedy for it, no escape

никакого спасения.

 

...

 

 

Попробую не двигать головой".

 

 

Me sal probi bu muvi kapa”.

 

 

I'll try not to move my head...'

 

 

На мозаичном полу у фонтана уже было

приготовлено кресло, и прокуратор, не глядя ни

на кого, сел в него и протянул руку в сторону.

 

 

On mosaike poda bli fontan un brachastula es yo tayaren, e prokurator, sin kan an nulwan, en-sidi on it e extendi handa a taraf.

 

On the mosaic floor by the fountain a chair was

already prepared, and the procurator, without

looking at anyone, sat in it and reached his hand out to one side.

 

 

Секретарь почтительно вложил в эту руку кусок

 

Sekretar respektem inupon un pes de pergamen inu sey handa.

 

His secretary deferentially placed a sheet of

пергамента.

 

parchment in this hand.

 

 

Не удержавшись от болезненной гримасы,

 

Al bu he pai represi tunga-ney grimasa, prokurator oblikuem ek-tralekti lo skriben, returni pergamen a sekretar e shwo mushkilem:

 

 

Unable to suppress a painful grimace, the

прокуратор искоса, бегло проглядел написанное,

procurator ran a cursory, sidelong glance over the

вернул пергамент секретарю и с трудом

writing, returned the parchment to the secretary, and

проговорил:

 

said with difficulty:

 

 

- Подследственный из Галилеи? К тетрарху дело

посылали?

 

 

- Hakmiwan es fon Galil? Ob oni gwo sendi dela a tetrarka?

 

 

"The accused is from Galilee? Was the case sent

to the tetrarch?'

 

 

- Да, прокуратор, - ответил секретарь.

 

 

- Ya, prokurator, - sekretar jawabi.

 

 

'Yes, Procurator,' replied the secretary.

 

 

- Что же он?

 

 

- E ta?

 

 

'And what then?'

 

 

- Он отказался дать заключение по делу и

 

- Ta he refusi fai desida om dela e sendi Sanhedrin-ney morta-kondamna a yu fo konfirma, - expliki sekretar.

 

 

'He refused to make a decision on the case and sent

смертный приговор Синедриона направил на ваше

the Sanhedrin's death sentence to you for

утверждение, - объяснил секретарь.

 

confirmation,' the secretary explained.

 

 

Прокуратор дернул щекой и сказал тихо:

 

 

Prokurator ek-tiki wanga e shwo bulautem:

 

 

The procurator twitched his cheek and said quietly:

 

 

- Приведите обвиняемого.

 

 

- Mah akusen ahir.

 

 

'Bring in the accused.'

 

 

И сейчас же с площадки сада под колонны на

балкон двое легионеров ввели и поставили перед

креслом прокуратора человека лет двадцати семи.

 

 

E tuy dwa legionyuan dukti un man do sirke dwashi-sem yar fon garden-terasa a balkon sub kolonas e mah ta stan bifoo brachastula de prokurator.

 

And at once two legionaries brought a man of about

twenty-seven from the garden terrace to the balcony

under the columns and stood him before the procurator's chair.

 

 

Этот человек был одет в старенький и

 

Toy jen es klaiden in lao e tori-ney klarblu hiton.

 

 

The man was dressed in an old and torn light-blue

разорванный голубой хитон.

 

 chiton.

 

 

Голова его была прикрыта белой повязкой с

ремешком вокруг лба, а руки связаны за спиной.

 

 

Ta-ney kapa es kovren bay blan tuh kun tasma sirkum frenta, e ta-ney handas es ligen baken bey.

 

His head was covered by a white cloth with a leather

band around the forehead, and his hands were bound behind his back.

 

 

Под левым глазом у человека был большой синяк,

в углу рта - ссадина с запекшейся кровью.

 

 

Sub lefte oko ye un gran ushiba, pa angula de muh ye un wunda-ki kun krostifen hema.

 

Under the man's left eye there was a large bruise, in

the corner of his mouth a cut caked with blood.

 

 

Приведенный с тревожным любопытством глядел

 

Adukten jen kan an prokurator kun alarmen jigyas.

 

 

The man gazed at the procurator with anxious

на прокуратора.

 

curiosity.

 

 

Тот помолчал, потом тихо спросил по арамейски:

 

 

Toy-la silensi idyen, poy kwesti kyetem pa aramaya lingwa:

 

 

The latter paused, then asked quietly in Aramaic:

 

 

- Так это ты подговаривал народ разрушить

Ершалаимский храм?

 

 

- Also yu hi agiti-te jenta tu destrukti Yerushalaim-ney mandir?

 

 

`So it was you who incited the people to destroy

the temple of Yershalaim?'

 

 

Прокуратор при этом сидел как каменный, и

 

Prokurator zai sidi kwasi ston-ney, e sol ta-ney labas idyen muvi al ke ta shwo.

 

The procurator sat as if made of stone while he

только губы его шевелились чуть чуть при

spoke, and only his lips moved slightly as he

произнесении слов.

pronounced the words.

 

 

Прокуратор был как каменный, потому что боялся

качнуть пылающей адской болью головой.

 

 

Prokurator es ston-ney-si bikos ta fobi ek-muvi swa-ney kapa flami-she pa inferne tunga.

 

 

The procurator was as if made of stone because he

was afraid to move his head, aflame with infernal pain.

 

 

Человек со связанными руками несколько подался

 

Jen kun ligen handas muvi idyen avan e en-shwo:

 

 

The man with bound hands leaned forward somewhat

вперед и начал говорить:

 

and began to speak:

 

 

- Добрый человек! Поверь мне...

 

 

- Hao jen, kredi me…

 

 

'Good man! Believe me ...

 

 

Но прокуратор, по прежнему не шевелясь и

ничуть не повышая голоса, тут же перебил его:

 

 

Bat prokurator, samem sinmuve e sin lautisi vos, tuy interrupti ta:

 

 

But me procurator, motionless as before and not

raising his voice in the least, straight away interrupted him:

 

 

- Это меня ты называешь добрым человеком?

 

 

- Den me ku yu nami hao jen?

 

'Is it me that you are calling a good man?

 

 

Ты ошибаешься.

 

 

Yu galti.

 

You are mistaken.

 

 

В Ершалаиме все шепчут про меня, что я свирепое

 

Oli in Yerushalaim hamsi om me ke me es ferose monsta, e es ga ver. - E sam monotonem adi: - Den kenturion Ratakiler a me.

 

 

It is whispered about me in Yershalaim that I am a

чудовище, и это совершенно верно, - и так же

fierce monster, and that is perfectly correct.' And

монотонно прибавил: - Кентуриона Крысобоя ко

he added in the same monotone: 'Bring the centurion

мне.

 

Ratslayer.'

 

 

Всем показалось, что на балконе потемнело, когда

 

Sembli a oli ke fa-tume pa balkon wen kenturion to komander de osobe kenturia, Mark, kromenami-ney Ratakiler, apari bifoo prokurator.

 

 

It seemed to everyone that it became darker on the

кентурион, командующий особой кентурией,

balcony when the centurion of the first century,

Марк, прозванный Крысобоем, предстал перед

Mark, nicknamed Ratslayer, presented himself before

прокуратором.

 

the procurator.

 

 

Крысобой был на голову выше самого высокого

из солдат легиона и настолько широк в плечах,

что совершенно заслонил еще невысокое солнце.

 

 

Ratakiler es pa kapa pyu gao kem zuy gao soldata de legion e tanto chaurplecha-ney ke ta shirmi den haishi nise surya.

 

 

Ratslayer was a head taller than the tallest soldier of

the legion and so broad in the shoulders that he

completely blocked out the still-low sun.

 

 

Прокуратор обратился к кентуриону по латыни:

 

 

Prokurator adresi kenturion pa latina:

 

 

The procurator addressed the centurion in Latin:

 

 

- Преступник называет меня "добрый человек".

 

 

- Krimenjen nami me hao jen.

 

`The criminal calls me "good man".

 

 

Выведите его отсюда на минуту, объясните ему,

 

Dukti ta aus fo minuta-ki, expliki ba a ta, komo gai shwo kun me.

 

Take him outside for a moment, explain to him

как надо разговаривать со мной.

 

how I ought to be spoken to.

 

 

Но не калечить.

 

 

Bat bye mutili.

 

 

But no maiming.'

 

 

И все, кроме неподвижного прокуратора,

 

E oli, exepte sinmuve prokurator, oko-sekwi Mark Ratakiler kel ek-mavi handa a aresten, indiki-yen ke ta mus kungo.

 

 

And everyone except the motionless procurator

проводили взглядом Марка Крысобоя, который

followed Mark Ratslayer with their eyes as he

махнул рукою арестованному, показывая, что тот

motioned to the arrested man, indicating that he

должен следовать за ним.

 

should go with him.

 

 

Крысобоя вообще все провожали взглядами, где

бы он ни появлялся, из за его роста, а те, кто

видел его впервые, из за того еще, что лицо

кентуриона было изуродовано: нос его некогда

был разбит ударом германской палицы.

 

 

Den Ratakiler oni sempre oko-sekwi, wo unkwe ta apari, por suy gaotaa. E toy jen kel vidi ta pa un-ney ves – yoshi por to ke fas de kenturion es deformen: koytaim suy nos bin krushen bay darba de germanike gro-stik.

 

 

Everyone generally followed Ratslayer with their

eyes wherever he appeared, because of his height,

and those who were seeing him for the first time

also because the centurion's face was disfigured: his

nose had once been smashed by a blow from a Germanic club.

 

 

Простучали тяжелые сапоги Марка по мозаике,

 

Grave gaobutas de Mark tuki tra mosaika, ligen jen sekwi ta sinshum-nem, fule silensa en-ye in kolonada. Fa-audi kurkuring de palomas on garden-terasa bli balkon, e akwa gani jatile priate gana in fontan.

 

 

Mark's heavy boots thudded across the mosaic, the

связанный пошел за ним бесшумно, полное

bound man noiselessly went out with him, complete

молчание настало в колоннаде, и слышно было,

silence fell in the colonnade, and one could hear

как ворковали голуби на площадке сада у балкона,

pigeons cooing on the garden terrace near the balcony

да еще вода пела замысловатую приятную песню

and water singing an intricate, pleasant song in the

в фонтане.

 

fountain.

 

 

Прокуратору захотелось подняться, подставить

 

Prokurator yao en-stan, pon swa-ney visok sub akwa-strom e resti tak sin muva.

 

The procurator would have liked to get up, put his

висок под струю и так замереть.

temple under the spout, and stay standing that way.

 

Но он знал, что и это ему не поможет.

 

 

Bat ta jan ke i se bu ve helpi ta.

 

But he knew that even that would not help him.

 

 

Выведя арестованного из под колонн в сад.

Крысобой вынул из рук у легионера, стоявшего у

подножия бронзовой статуи, бич и, несильно

размахнувшись, ударил арестованного по плечам.

 

 

Al he dukti aresten jen inu garden, Ratakiler pren swipa fon handas de legionyuan kel stan bli pedestal de bronse statua, ek-swingi it bufortem e darbi aresten pa plechas.

 

 

Having brought the arrested man from under the

columns out to the garden, Ratslayer took a whip

from the hands of a legionary who was standing at

the foot of a bronze statue and, swinging easily, struck the arrested man across the shoulders.

 

 

Движение кентуриона было небрежно и легко, но

 

Kenturion-ney muva bin leve e sineforte, bat ligen jen tuy krushi-lwo on arda, kwasi al haken gambas.

Ta misspiri gro, suy fas dekolori e okos fa sinsensu-ney.

 

 

The centurion's movement was casual and light, yet

связанный мгновенно рухнул наземь, как будто

the bound man instantly collapsed on the ground as if

ему подрубили ноги, захлебнулся воздухом,

his legs had been cut from under him; he gasped for

краска сбежала с его лица и глаза

air, the colour drained from his face, and his eyes

обессмыслились.

 

went vacant.

 

 

Марк одною левою рукой, легко, как пустой

мешок, вздернул на воздух упавшего, поставил

его на ноги и заговорил гнусаво, плохо выговаривая арамейские слова:

 

 

Bay un hi lefte handa Mark lifti lwo-ney jen uupar sam fasilem kom den vakue sak, stavi ta on pedas e shwo nos-nem, pronunsi-yen aramaya worda buhao:

 

 

With his left hand only Mark heaved the fallen man

into the air like an empty sack, set him on his feet,

and spoke nasally, in poorly pronounced Aramaic:

 

 

- Римского прокуратора называть - игемон. Других слов не говорить. Смирно стоять.

 

 

 

- Den Roma-ney prokurator gai nami hegemon. Den otre worda bu shwo. Stan kyetem.

 

 

The Roman procurator is called Hegemon.  Use

no other words. Stand at attention.

 

 

Ты понял меня или ударить тебя?

 

 

Yu samaji me o me darbi yu?

 

Do you understand me, or do I hit you?'

 

 

Арестованный пошатнулся, но совладал с собою,

 

Aresten jen ek-hili bat domini swa, suy fas-kolor returni, ta rifai spira e jawabi raukem:

 

 

The arrested man swayed, but got hold of himself,

краска вернулась, он перевел дыхание и ответил

his colour returned, he caught his breath and

хрипло:

 

answered hoarsely:

 

 

- Я понял тебя. Не бей меня.

 

 

- Me samaji yu. Bye darbi me.

 

 

‘I understand. Don't beat me.'

 

 

Через минуту он вновь стоял перед прокуратором.

 

 

Afte un minuta ta snova stan bifoo prokurator.

 

 

A moment later he was again standing before the procurator.

 

 

Прозвучал тусклый больной голос:

 

 

Gluhe morbe vos suoni:

 

 

A lusterless, sick voice sounded:

 

 

- Имя?

 

 

- Nam?

 

 

'Name?'

 

 

- Мое? - торопливо отозвался арестованный, всем

 

- Me-ney ku? – aresten shwo hastem, expresi-yen bay ol suy aspekta ke ta es tayar fo jawabi rasum-nem, bu irisi pyu.

 

 

'Mine?' the arrested man hastily responded, his whole

существом выражая готовность отвечать толково,

being expressing a readiness to answer sensibly,

не вызывать более гнева.

 

without provoking further wrath.

 

 

Прокуратор сказал негромко:

 

 

Prokurator shwo bulautem:

 

 

The procurator said softly:

 

 

- Мое - мне известно.

 

 

- Den me-ney me jan.

 

'I know my own.

 

 

Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твоё.

 

 

Bye semblisi bi pyu stupide kem yu es. Yu-ney.

 

 

Don't pretend to be stupider than you are. Yours.'

 

 

- Иешуа, - поспешно ответил арестант.

 

 

- Yeshua, - plenjen jawabi kway.

 

 

'Yeshua,' the prisoner replied promptly.

 

 

- Прозвище есть?

 

 

- Kromenam ye ku?

 

 

'Any surname?'

 

 

- Га Ноцри.

 

 

- Ha-Nozri.

 

 

'Ha-Nozri.'

 

 

- Откуда ты родом?

 

 

- Janmalok?

 

 

'Where do you come from?'

 

 

- Из города Гамалы, - ответил арестант, головой

 

- Urba Gamala, - plenjen jawabi al indiki bay kapa ke koylok dalem, pa desna fon ta, pa norda ye urba Gamala.

 

 

The town of Gamala,' replied the prisoner,

показывая, что там, где то далеко, направо от

indicating with his head that there, somewhere far off

него, на севере, есть город Гамала.

to his right, in the north, was the town of Gamala.

 

- Кто ты по крови?

 

 

- Hu es yu pa hema?

 

'Who are you by blood?'

 

 

- Я точно не знаю, - живо ответил арестованный, -

 

- Me bu jan exaktem, - aresten jawabi ajilem, - me bu remembi may mata-patra.

 

'I don't know exactly,' the arrested man replied

я не помню моих родителей.

 

animatedly, `I don't remember my parents.

 

 

Мне говорили, что мой отец был сириец...

 

 

Oni shwo-te ke may patra bin Siria-jen.

 

 

I was told that my father was a Syrian...'

 

 

- Где ты живешь постоянно?

 

 

- Wo yu habiti stay?

 

 

"Where is your permanent residence?'

 

 

- У меня нет постоянного жилища, - застенчиво

ответил арестант, - я путешествую из города в город.

 

 

- Me bu hev stay habita, - plenjen jawabi timidem, - me safari fon urba a urba.

 

 

'I have no permanent home,' the prisoner answered

shyly, 'I travel from town to town.'

 

 

- Это можно выразить короче, одним словом -

бродяга, - сказал прокуратор и спросил: - Родные есть?

 

 

- Den se oni mog expresi pyu brevem, pa un worda – vagabonder, - shwo prokurator e kwesti: - Rishtejenta ye ku?

 

 

That can be put more briefly, in a word - a vagrant,'

the procurator said, and asked: 'Any family?'

 

 

- Нет никого. Я один в мире.

 

 

- Yok. Me es sole in munda.

 

 

"None. I'm alone in the world.'

 

 

- Знаешь ли грамоту?

 

 

- Ob yu janmog lekti-skribi?

 

 

'Can you read and write?'

 

 

- Да.

 

 

- Ya.

 

 

'Yes.'

 

 

- Знаешь ли какой либо язык, кроме арамейского?

 

 

- Ob yu jan koy lingwa krome aramaya?

 

 

'Do you know any language besides Aramaic?'

 

 

- Знаю. Греческий.

 

 

- Ya. Elin.

 

 

'Yes. Greek.'

 

 

Вспухшее веко приподнялось, подернутый

 

Un puhlifen palak idyen liftifi, oko tumanisen bay sufra fixifi on plenjen.

 

A swollen eyelid rose, an eye clouded with suffering

дымкой страдания глаз уставился на арестованного.

 

fixed the arrested man.

 

 

Другой глаз остался закрытым.

 

 

Otre oko resti klosen.

 

 

The other eye remained shut.

 

 

Пилат заговорил по гречески:

 

 

Pilat shwo pa elin:

 

 

Pilate spoke in Greek.

 

 

- Так ты собирался разрушить здание храма и

призывал к этому народ?

 

 

- Also yu hi yao-te destrukti mandir-ney bildura e voki-te jenta zwo to?

 

 

'So it was you who was going to destroy the temple

building and called on the people to do that?'

 

 

Тут арестант опять оживился, глаза его перестали

выражать испуг, и он заговорил по гречески:

 

 

Nau plenjen animifi snova, suy okos stopi diki foba, e ta en-shwo pa elin:

 

 

Here the prisoner again became animated, his eyes

ceased to show fear, and he spoke in Greek:

 

 

- Я, доб... - тут ужас мелькнул в глазах арестанта

 

- Me, hao... – e dashat ek-ye in suy okos, bikos ta hampi shwo galtem. – Me, hegemon, neva hi in jiva yao-te destrukti mandir-ney bildura e neva hi me  voki-te koywan zwo sey sinsensu-ney akta.

 

 

'Never, goo...' Here terror flashed in the prisoner's

оттого, что он едва не оговорился, - я, игемон,

eyes, because he had nearly made a slip. 'Never,

никогда в жизни не собирался разрушать здание

Hegemon, never in my life was I going to destroy

храма и никого не подговаривал на это

the temple building, nor did I incite anyone to this

бессмысленное действие.

 

senseless act.'

 

 

Удивление выразилось на лице секретаря,

 

Astona fa-diki on fas de sekretar, gorbi-ney sobre nise tabla e skribi-she gavaha.

 

Surprise showed on the face of the secretary,

сгорбившегося над низеньким столом и

hunched over a low table and writing down the

записывающего показания.

 

testimony.

 

 

Он поднял голову, но тотчас же опять склонил ее

 

Ta lifti kapa, bat tuy snova inklini it a pergamen.

 

 

He raised his head, but immediately bent it to the

к пергаменту.

 

parchment again.

 

 

- Множество разных людей стекается в этот город к празднику.

 

 

- Mucho diverse jenta jami-flui a sey urba fo festa.

 

'All sorts of people gather in this town for the feast.

 

 

Бывают среди них маги, астрологи, предсказатели

 

Miden li ye magier, astrologier, kisma-preshwoer e kiler, - prokurator zai shwo monotonem, - e koyves yoshi luger.

 

Among them there are magicians, astrologers,

и убийцы, - говорил монотонно прокуратор, - а

diviners and murderers,' the procurator spoke in

попадаются и лгуны.

monotone, `and occasionally also liars.

 

Ты, например, лгун.

 

Yu, pa exampla, es luger.

You, for instance, are a liar.

 

 

Записано ясно: подговаривал разрушить храм.

 

 

Es skriben klarem: “agiti-te destrukti mandir.”

 

It is written clearly: "Incited to destroy the temple".

 

 

Так свидетельствуют люди.

 

 

Jenta gavahi tak hi.

 

 

People have testified to it.'

 

 

- Эти добрые люди, - заговорил арестант и,

 

- Sey hao jenta, - plenjen shwo, hastem adi “hegemon” e fai for: - li bu gwo lerni koysa e he konfusi olo ke me shwo-te.

 

These good people,' the prisoner spoke and, hastily

торопливо прибавив: - игемон, - продолжал: -

adding `Hegemon', went on: '... haven't any learning

ничему не учились и все перепутали, что я говорил.

 

and have confused everything I told them.

 

 

Я вообще начинаю опасаться, что путаница эта

 

Me generalem begin fobi ke sey konfusa ve duri ga longtaim.

 

Generally, I'm beginning to be afraid that this

будет продолжаться очень долгое время.

 

confusion may go on for a very long time.

 

 

И все из за того, что он неверно записывает за

 

E olo bikos ta skribi bupravem to ke me shwo.

 

 

And all because he writes down the things I say

мной.

 

incorrectly.'

 

 

Наступило молчание.

 

 

En-ye silensa.

 

Silence fell.

 

 

Теперь уже оба больных глаза тяжело глядели на арестанта.

 

 

Nau yo ambi morbe oko mushkilem zai kan plenjen.

 

 

By now both sick eyes rested heavily on the prisoner.

 

 

- Повторяю тебе, но в последний раз: перестань

 

- Me repeti a yu, bat pa laste ves: stopi simuli pagala,
yu dusnik, - Pilat shwo mulem e monotonem. – Om to ke yu shwo es skriben bu mucho, bat sufi-she fo pendi yu.

 

 

'I repeat to you, but for the last time, stop pretending

that you're a madman, robber,' Pilate said softly

and monotonously, `there's not much written in

your record, but what there is enough to hang you.'

 

притворяться сумасшедшим, разбойник, -

произнес Пилат мягко и монотонно, - за тобою

записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить.

 

 

- Нет, нет, игемон, - весь напрягаясь в желании

 

- Non, non, hegemon, - aresten jen fa-tensi gro al yao konvinsi, - sekwi, sekwi me da jen kun bakra-pergamen, ta skribi koysa oltaim.

 

'No, no, Hegemon,' the arrested man said, straining

убедить, заговорил арестованный, - ходит, ходит

all over in his wish to convince, `there's one with a

один с козлиным пергаментом и непрерывно

goatskin parchment who follows me, follows me

пишет.

 

and keeps writing all the time.

 

 

Но я однажды заглянул в этот пергамент и

 

Bat unves me fai kansa an sey pergamen e fa-dashati.

 

But once I peeked into this parchment and was

ужаснулся.

 

horrified.

 

 

Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил.

 

 

Me bu gwo shwo verem nixa fon to ke es skriben dar.

 

I said decidedly nothing of what's written there.

 

 

Я его умолял: сожги ты бога ради свой пергамент!

 

 

Me gro-pregi ta: pa boh, jal ba yur pergamen!

 

I implored him: "Burn your parchment, I beg you!"

 

 

Но он вырвал его у меня из рук и убежал.

 

 

Bat ta wektori it fon may handas e lopi wek.

 

 

But he tore it out of my hands and ran away.'

 

 

- Кто такой? - брезгливо спросил Пилат и тронул

висок рукой.

 

 

- Hu es ta? – Pilat kwesti kun nafra e tachi swa-ney visok bay handa.

 

 

'Who is that?' Pilate asked squeamishly and touched

his temple with his hand.

 

 

- Левий Матвей, - охотно объяснил арестант, - он

 

- Levi Matfei, - plenjen expliki yao-shem, - ta gwo bi naloga-jamer, e me miti ta pa un-ney ves pa kamina in Betfagia, dar wo figa-garden fai angula, e nu toki-toki.

 

'Matthew Levi,' the prisoner explained willingly.

был сборщиком податей, и я с ним встретился

'He used to be a tax collector, and I first met him on

впервые на дороге в Виффагии, там, где углом

the road in Bethphage,' where a fig grove juts

выходит фиговый сад, и разговорился с ним.

 

out at an angle, and I got to talking with him.

 

 

Первоначально он отнесся ко мне неприязненно и

даже оскорблял меня, то есть думал, что

оскорбляет, называя меня собакой, - тут арестант

усмехнулся, - я лично не вижу ничего дурного в

этом звере, чтобы обижаться на это слово...

 

 

Pa beginsa ta trati me nopri-shem e iven insulti me, to es, ta dumi ke ta insulti me al nami me doga, - nau plenjen ek-smaili, - me selfa bu vidi koysa buhao in sey animal, also bu ofensi por sey worda...

 

 

He treated me hostilely at first and even insulted me -

that is, thought he insulted me - by calling me a

dog.' Here the prisoner smiled. `I personally see

nothing bad about this animal, that I should be

offended by this word...'

 

 

Секретарь перестал записывать и исподтишка

 

Sekretar stopi skribi e ahfem fai surprisen kansa, bu an aresten bat an prokurator.

 

 

The secretary stopped writing and stealthily cast a

бросил удивленный взгляд, но не на

surprised glance, not at the arrested man, but at the

арестованного, а на прокуратора.

procurator.

 

- ...однако, послушав меня, он стал смягчаться, -

продолжал Иешуа, - наконец бросил деньги на

дорогу и сказал, что пойдет со мной

путешествовать...

 

 

- ...Yedoh afte audi me ta mulifi, - Yeshua kontinu, - pa fin ta shwai mani on kamina e shwo ke ta ve go safari kun me...

 

'... However, after listening to me, he began to

soften,' Yeshua went on, `finally threw the money

down in the road and said he would go

journeying with me...'

 

 

Пилат усмехнулся одною щекой, оскалив желтые

 

Pilat ek-smaili bay un wanga al diki hwan denta e shwo al turni ol korpa versu sekretar:

 

 

Pilate grinned with one cheek, baring yellow teeth,

зубы, и промолвил, повернувшись всем

and said, turning his whole body towards the

туловищем к секретарю:

 

secretary:

 

 

- О, город Ершалаим!

 

 

- Oo urba Yerushalaim!

 

'Oh, city of Yershalaim!

 

 

Чего только не услышишь в нем.

 

 

Kwo oni bu audi in it.

 

What does one not hear in it!

 

 

Сборщик податей, вы слышите, бросил деньги на

дорогу!

 

 

Naloga-jamer, yu audi ku, ta muka shwai mani on kamina!

 

 

A tax collector, do you hear, threw money down in

the road!'

 

 

Не зная, как ответить на это, секретарь счел

нужным повторить улыбку Пилата.

 

 

Sekretar bu jan komo jawabi a se e desidi repeti Pilat-ney smaila.

 

 

Not knowing how to reply to that, the secretary

found it necessary to repeat Pilate's smile.

 

 

- А он сказал, что деньги ему отныне стали

 

- Ta shwo ke ta en-heni mani, - Yeshua expliki strane akta de Levi Matfei e adi: - E depos dan ta es may kompanion.

 

 

`He said that henceforth money had become hateful

ненавистны, - объяснил Иешуа странные действия

to him,' Yeshua explained Matthew Levi's strange

Левия Матвея и добавил: - И с тех пор он стал

action and added: 'And since then he has been my

моим спутником.

 

companion.'

 

 

Все еще скалясь, прокуратор поглядел на

 

Al haishi dussmaili, prokurator kan an aresten jen, poy an surya kel stay uuparifi sobre kaval-ney statuas de hipodrom lagi-she dalem nichen desnen, e turan, al sta pa koy duhaful tormenta, dumi ke zuy simple kosa wud bi tu mah sey strane krimenjen wek fon balkon al pronunsi sol dwa  worda:

 

His teeth still bared, the procurator glanced at the

арестованного, затем на солнце, неуклонно

arrested man, then at the sun, steadily rising over the

подымающееся вверх над конными статуями

equestrian statues of the hippodrome, which lay far

гипподрома, лежащего далеко внизу направо, и

below to the right, and suddenly, in some sickening

вдруг в какой то тошной муке подумал о том, что

anguish, thought that the simplest thing would be to

проще всего было бы изгнать с балкона этого

drive this strange robber off the balcony by uttering

странного разбойника, произнеся только два слова:

 

just two words:

 

 

"Повесить его".

 

 

“Pendi ta”.

 

 

'Hang him.'

 

 

Изгнать и конвой, уйти из колоннады внутрь

 

Tu mah-wek eskorta toshi, tu go fon kolonada inu palas, tu mah shamba tumisi-ney, tu lwo on kama, tu demandi lenge akwa, bay grive vos tu voki doga Banga, tu shakwi a ta om hemikrania.

 

To drive the convoy away as well, to leave the

дворца, велеть затемнить комнату, повалиться на

colonnade, go into the palace, order the room

ложе, потребовать холодной воды, жалобным

darkened, collapse on the bed, send for cold water,

голосом позвать собаку Банга, пожаловаться ей на

call in a plaintive voice for his dog Banga, and

гемикранию.

 

complain to him about the hemicrania.

 

 

И мысль об яде вдруг соблазнительно мелькнула в

больной голове прокуратора.

 

 

E duma om toxin temti-shem ek-ye in morbe kapa de prokurator.

 

 

And the thought of poison suddenly flashed

temptingly in the procurator's sick head.

 

 

Он смотрел мутными глазами на арестованного и

 

Ta zai kan bay gadle okos an aresten jen e zai silensi al peni-trai remembi, way hi sey plenjen kun fas deformen bay bating zai stan bifoo ta al sinpite Yerushalaim-ney surya-shaisa, e kwel hi buniden kwesta yoshi treba kwesti ta.

 

 

He gazed with dull eyes at the arrested man and was

некоторое время молчал, мучительно вспоминая,

silent for a time, painfully trying to remember why

зачем на утреннем безжалостном Ершалаимском

there stood before him in the pitiless morning

солнцепеке стоит перед ним арестант с

sunlight of Yershalaim this prisoner with his face

обезображенным побоями лицом, и какие еще

disfigured by beating, and what other utterly

никому не нужные вопросы ему придется задавать.

 

unnecessary questions he had to ask him.

 

 

- Левий Матвей? - хриплым голосом спросил

 

- Levi Matfei? – raukem kwesti morbi-sha e klosi okos.

 

 

'Matthew Levi?' the sick man asked in a hoarse

больной и закрыл глаза.

 

voice and closed his eyes.

 

 

- Да, Левий Матвей, - донесся до него высокий,

 

- Ya, Levi Matfei, - gao vos, tormenti-she ta, suoni.

 

 

'Yes, Matthew Levi,' the high, tormenting voice came

мучающий его голос.

 

to him.

 

 

- А вот что ты все таки говорил про храм толпе на

 

- E kwo hi yu shwo-te om mandir a jenmenga pa basar?

 

 

`And what was it in any case that you said about the

базаре?

temple to the crowd in the bazaar?'

 

Голос отвечавшего, казалось, колол Пилату в

Vos de jawabi-sha semblem piki Pilat-ney visok, es gro-tungaful, e sey vos shwo:

 

The responding voice seemed to stab at Pilate's

висок, был невыразимо мучителен, и этот голос

temple, was inexpressibly painful, and this voice

говорил:

 

was saying:

 

 

- Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм

 

- Me shwo-te, hegemon, ke mandir de lao kreda ve ruini e nove mandir de veritaa ve fa-kreati.

 

'I said, Hegemon, that the temple of the old faith

старой веры и создастся новый храм истины.

 

would fall and a new temple of truth would be built.

 

 

Сказал так, чтобы было понятнее.

 

 

Me shwo-te tak dabe oni samaji pyu fasilem.

 

 

I said it that way so as to make it more understandable.'

 

 

- Зачем же ты, бродяга, на базаре смущал народ,

 

- E way yu, vagabonder, dusagiti jenta pa basar al rakonti om veritaa om kel yu bu hev nul idea?

 

'And why did you stir up the people in the bazaar, you

рассказывая про истину, о которой ты не имеешь

vagrant, talking about the truth, of which you have

представления?

 

no notion?

 

 

Что такое истина?

 

 

Kwo hi es veritaa?

 

 

What is truth?'

 

 

И тут прокуратор подумал:

 

 

E dan prokurator dumi:

 

And here the procurator thought:

 

 

"О, боги мои!

 

 

“Oo bohes may!

 

'Oh, my gods!

 

 

Я спрашиваю его о чем то ненужном на суде...

 

Me kwesti ta om koysa nobyen al hakma... May menta bu pyu servi a me…” E snova kopa kun tume likwa fa-imajini a ta.

 

I'm asking him about something unnecessary at a

Мой ум не служит мне больше..." И опять

trial... my reason no longer serves me...' And again

померещилась ему чаша с темною жидкостью.

 

he pictured a cup of dark liquid.

 

 

"Яду мне, яду!"

 

 

“Den toxin, bringi toxin a me...”

 

 

'Poison, bring me poison...'

 

 

И вновь он услышал голос:

 

 

E snova ta audi vos:

 

 

And again he heard the voice:

 

 

- Истина прежде всего в том, что у тебя болит

 

- Veritaa primem es ke yur kapa tungi, tungi tanto gro ke yu nokurajem dumi om morta.

 

The truth is, first of all, that your head aches, and

голова, и болит так сильно, что ты малодушно

aches so badly that you're having faint-hearted

помышляешь о смерти.

 

thoughts of death.

 

 

Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе

 

Yu apena mog shwo kun me, iven tu kan an me es mushkile fo yu.

 

You're not only unable to speak to me, but it is even

трудно даже глядеть на меня.

 

hard for you to look at me.

 

 

И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что

 

E me es yur sinvole tormenter lo kel tristisi me.

 

And I am now your unwilling torturer, which upsets

меня огорчает.

 

me.

 

 

Ты не можешь даже и думать о чем нибудь и

мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя

собака, единственное, по видимому, существо, к которому ты привязан.

 

 

Yu bu mog iven dumi om koysa, e yu drimi sol om ke yur doga lai, shayad sole jivika a kel yu lyan.

 

You can't even think about anything and only dream

that your dog should come, apparently the one

being you are attached to.

 

 

Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет.

 

 

Bat yur tormenta sun fini, tunga fa-wek.

 

 

But your suffering will soon be over, your headache will go away.'

 

 

Секретарь вытаращил глаза на арестанта и не

 

Sekretar fai gro-okos an plenjen e bu finskribi worda.

 

 

The secretary goggled his eyes at the prisoner and

дописал слова.

 

stopped writing in mid-word.

 

 

Пилат поднял мученические глаза на арестанта и

 

Pilat uuparisi tormenten okos an plenjen e vidi ke surya es yo aika gao sobre hipodrom, ke un ray he penetri kolonada e zai kripi versu mucho-yusen sandalas de Yeshua, ke ta zai atarafi fon surya.

 

 

Pilate raised his tormented eyes to the prisoner and

увидел, что солнце уже довольно высоко стоит

над гипподромом, что луч пробрался в колоннаду

и подползает к стоптанным сандалиям Иешуа, что

тот сторонится от солнца.

 

saw that the sun already stood quite high over the

hippodrome, that a ray had penetrated the colonnade

and was stealing towards Yeshua's worn sandals,

and that the man was trying to step out of the sun's way.

 

 

Тут прокуратор поднялся с кресла, сжал голову

 

Nau prokurator en-stan fon brachastula, ek-presi kapa bay ambi handa, e suy hwanish razen fas expresi dashat.

 

Here the procurator rose from his chair, clutched his

руками, и на желтоватом его бритом лице

head with his hands, and his yellowish, shaven

выразился ужас.

 

face expressed dread.

 

 

Но он тотчас же подавил его своею волею и вновь

опустился в кресло.

 

Bat ta tuy represi it bay swa-ney vola e snova sinki on brachastula.

 

 

But he instantly suppressed it with his will and

lowered himself into his chair again.

 

Арестант же тем временем продолжал свою речь,

Duran to plenjen kontinu shwosa, bat sekretar yo bu skribi, ta sol trai fai nul suon al he extendi galsa kom gansa.

 

The prisoner meanwhile continued his speech, but

но секретарь ничего более не записывал, а только,

the secretary was no longer writing it down, and only

вытянув шею, как гусь, старался не проронить ни

stretched his neck like a goose, trying not to let drop

одного слова.

 

a single word.

 

 

- Ну вот, все и кончилось, - говорил

 

- Walaa, olo he fini, - aresten jen shwo al kan Pilat karimem, - e me gro-joi por to.

 

'Well, there, it's all over,' the arrested man said,

арестованный, благожелательно поглядывая на

glancing benevolently at Pilate, `and I'm extremely

Пилата, - и я чрезвычайно этому рад.

 

glad of it.

 

 

Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время

 

Me’d konsili a yu, hegemon, tu kwiti palas fo koy taim e promeni koylok in sirkumlok, vaika in gardenes pa Oliva-ney monta. Garja ve begin, - ta turni e kan surya al tangisi okos, - pyu tardem, versu aksham.

 

 

I'd advise you, Hegemon, to leave the palace for a

дворец и погулять пешком где нибудь в

while and go for a stroll somewhere in the vicinity -

окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской

say, in the gardens on the Mount of Olives. A

горе. Гроза начнется, - арестант повернулся,

storm will come...' the prisoner turned, narrowing

прищурился на солнце, - позже, к вечеру.

 

his eyes at the sun, '...later on, towards evening.

 

 

Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с

 

Promena wud bi muy hao fo yu, e me wud akompani yu kun joisa.

 

A stroll would do you much good, and I would be

удовольствием сопровождал бы тебя.

 

glad to accompany you.

 

 

Мне пришли в голову кое какие новые мысли,

 

A may kapa he lai da kelke nove duma kel wud mog interesi yu, shayad, e me wud yao-shem parti li kun yu, tem pyu ke yu sembli muy intele jen.

 

 

Certain new thoughts have occurred to me, which I

think you might find interesting, and I'd willingly

share them with you, the more so as you give the

impression of being a very intelligent man.'

 

которые могли бы, полагаю, показаться тебе

интересными, и я охотно поделился бы ими с

тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека.

 

 

Секретарь смертельно побледнел и уронил свиток

 

Sekretar fa mortem pale e lasi lwo rolika on poda.

 

 

The secretary turned deathly pale and dropped the

на пол.

 

scroll on the floor.

 

 

- Беда в том, - продолжал никем не

 

- Beda es, - kontinu ligen jen, bu stopen bay nulwan, - ke yu es tro klosen fon jenta e yu he fin-nem lusi fida a jenta.

 

'The trouble is,' the bound man went on, not stopped

останавливаемый связанный, - что ты слишком

by anyone, 'that you are too closed off and have

замкнут и окончательно потерял веру в людей.

 

definitively lost faith in people.

 

 

Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою

 

Oni bu mog ya, konsenti ba, plasi ol swa-ney lyansa inu doga.

 

You must agree, one can't place all one's affection

привязанность в собаку.

 

 in a dog.

 

 

Твоя жизнь скудна, игемон, - и тут говорящий

позволил себе улыбнуться.

 

 

Yur jiva es magre, hegemon, - e nau shwo-sha lasi swa smaili.

 

 

Your life is impoverished, Hegemon.' And here the

speaker allowed himself to smile.

 

 

Секретарь думал теперь только об одном, верить

 

Sekretar nau zai dumi sol om un hi kosa: ob kredi swa-ney aures o bu kredi.

 

The secretary now thought of only one thing,

ли ему ушам своим или не верить.

 

whether to believe his ears or not.

 

 

Приходилось верить.

 

 

Ta majbur kredi.

 

He had to believe.

 

 

Тогда он постарался представить себе, в какую

 

Dan ta trai imajini komo hi furia de irishil prokurator ve manifesti al sey bu-gwo-audi-ke naglitaa de plenjen.

 

Then he tried to imagine precisely what whimsical

именно причудливую форму выльется гнев

form the wrath of the hot-tempered procurator

вспыльчивого прокуратора при этой неслыханной

would take at this unheard-of impudence from the

дерзости арестованного.

 

prisoner.

 

 

И этого секретарь представить себе не мог, хотя и

хорошо знал прокуратора.

 

 

E den to sekretar bu pai imajini, obwol ta ya jan prokurator hao.

 

 

And this the secretary was unable to imagine, though

he knew the procurator well.

 

 

Тогда раздался сорванный, хрипловатый голос

прокуратора, по латыни сказавшего:

 

 

Dan suoni kreki-ney, raukish vos de prokurator kel shwo pa latina:

 

 

Then came the cracked, hoarse voice of the

procurator, who said in Latin:

 

 

- Развяжите ему руки.

 

 

- Deligi ta-ney handas.

 

 

'Unbind his hands.'

 

 

Один из конвойных легионеров стукнул копьем,

 

Un de eskorta-ney legionyuan ek-tuki bay lanza, handi it a otre-la, lai a plenjen e mah-wek korda fon ta.

 

 

One of the convoy legionaries rapped with his

передал его другому, подошел и снял веревки с

spear, handed it to another, went over and took the

арестанта.

 

ropes off the prisoner.

 

 

Секретарь поднял свиток, решил пока что ничего

 

Sekretar pren-lifti rolika, desidi bu skribi koysa al nau e bu surprisi por nixa.

 

The secretary picked up his scroll, having decided to

не записывать и ничему не удивляться.

record nothing for now, and to be surprised at nothing.

 

- Сознайся, - тихо по гречески спросил Пилат, - ты

великий врач?

 

- Konfesi ba, - Pilat kwesti kyetem pa elin, - yu es mahan leker?

 

`Admit,' Pilate asked softly in Greek, `that you

are a great physician?'

 

 

- Нет, прокуратор, я не врач, - ответил арестант, с

 

- Non, prokurator, me bu es leker, - plenjen jawabi, kun juisa froti-yen den myaten e puhlifen tumrude handa.

 

 

'No, Procurator, I am not a physician,' the

наслаждением потирая измятую и опухшую

prisoner replied, delightedly rubbing a crimped and

багровую кисть руки.

 

swollen purple wrist.

 

 

Круто, исподлобья Пилат буравил глазами

 

Al fruni e inklini kapa Pilat bori plenjen bay okos, e sey okos bu es pyu tumanisen, li brili pa pinchan dao.

 

 

Scowling deeply, Pilate bored the prisoner with his

арестанта, и в этих глазах уже не было мути, в них

eyes, and these eyes were no longer dull, but flashed

появились всем знакомые искры.

 

with sparks familiar to all.

 

 

- Я не спросил тебя, - сказал Пилат, - ты, может

быть, знаешь и латинский язык?

 

 

- Me bu he kwesti yu, - Pilat shwo, - mogbi yu jan i latina lingwa?

 

 

'I didn't ask you,' Pilate said, 'maybe you also know

Latin?'

 

 

- Да, знаю, - ответил арестант.

 

 

- Ya, me jan, - plenjen jawabi.

 

 

'Yes, I do,' the prisoner replied.

 

 

Краска выступила на желтоватых щеках Пилата, и

он спросил по латыни:

 

 

Kolor lai a hwanish wangas de Pilat, e ta kwesti pa latina:

 

 

Colour came to Pilate's yellowish cheeks, and he

asked in Latin:

 

 

- Как ты узнал, что я хотел позвать собаку?

 

 

- Komo yu en-jan-te ke me yao-te voki doga?

 

 

'How did you know I wanted to call my dog?'

 

 

- Это очень просто, - ответил арестант по латыни,

 

- Es muy simple, - plenjen jawabi pa latina,  - yu zai muvi-te handa pa aira, - plenjen repeti Pilat-ney jesta, - kwasi yu yao gladi-gladi, e labas...

 

 

'It's very simple,' the prisoner replied in Latin. `You

- ты водил рукой по воздуху, - арестант повторил

were moving your hand in the air' - and the prisoner

жест Пилата, - как будто хотел погладить, и

repeated Pilate's gesture - `as if you wanted to stroke

губы...

 

something, and your lips...'

 

 

- Да, - сказал Пилат.

 

 

- Ya, - shwo Pilat.

 

 

'Yes,' said Pilate.

 

 

Помолчали, потом Пилат задал вопрос по

 

Ye silensa. Poy Pilat kwesti pa elin:

 

 

There was silence. Then Pilate asked a question in

гречески:

 

Greek:

 

 

- Итак, ты врач?

 

 

- Also yu es leker?

 

 

'And so, you are a physician?'

 

 

- Нет, нет, - живо ответил арестант, - поверь мне, я

не врач.

 

 

- Non, non, - plenjen jawabi animem, - kredi me, me bu es leker.

 

 

'No, no,' the prisoner replied animatedly, `believe

me, I'm not a physician.'

 

 

- Ну, хорошо. Если хочешь это держать в тайне,

 

- Wel, hao. Si yu yao kipi se kom sekret, kipi ba.

 

Very well, then, if you want to keep it a secret, do

держи.

 

so.

 

 

К делу это прямого отношения не имеет.

 

 

Se bu gwansi dela direktem.

 

It has no direct bearing on the case.

 

 

Так ты утверждаешь, что не призывал

разрушить... или поджечь, или каким либо иным

способом уничтожить храм?

 

 

Also yu aserti ke yu bu agiti-te destrukti... o agnisi, o bay koy otre dao nihilisi mandir?

 

 

So you maintain that you did not incite anyone to

destroy ... or set fire to, or in any other way demolish

the temple?'

 

 

- Я, игемон, никого не призывал к подобным

 

- Me, hegemon, bu agiti-te nulwan fo tal akta, me repeti.

 

`I repeat, I did not incite anyone to such acts,

действиям, повторяю.

 

Hegemon.

 

 

Разве я похож на слабоумного?

 

 

Ob me simili pagala?

 

 

Do I look like a halfwit?'

 

 

- О да, ты не похож на слабоумного, - тихо

 

- Oo ya, yu bu simili pagala, - prokurator jawabi kyetem e fai koy fobisi-she smaila. – Dan kasami ba ke to bu eventi-te.

 

 

'Oh, no, you don't look like a halfwit,' the procurator

replied quietly and smiled some strange smile.

'Swear, then, that it wasn't so.'

 

ответил прокуратор и улыбнулся какой то

страшной улыбкой, - так поклянись, что этого не было.

 

 

- Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? - спросил,

очень оживившись, развязанный.

 

 

- Pa kwo yu yao ke me kasami? – deligen jen kwesti, ga animi-ney.

 

 

`By what do you want me to swear?' the unbound

man asked, very animated.

 

 

- Ну, хотя бы жизнью твоею, - ответил

 

- Wel, vaika pa jiva yu-ney, - prokurator jawabi. – Es yus taim fo kasami pa it, bikos it zai pendi pa harinka, jan ba!

 

 

'Well, let's say, by your life,' the procurator replied.

прокуратор, - ею клясться самое время, так как

'It's high time you swore by it, since it's hanging by a

она висит на волоске, знай это!

hair, I can tell you.'

 

- Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? -

- Ob yu dumi ke yu hi he pendisi it, hegemon? – plenjen kwesti. – Si ya, yu galti gro.

 

'You don't think it was you who hung it, Hegemon?'

спросил арестант, - если это так, ты очень ошибаешься.

 

the prisoner asked. 'If so, you are very mistaken.'

 

 

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

 

 

Pilat ek-tremi e shwo tra denta:

 

 

Pilate gave a start and replied through his teeth:

 

 

- Я могу перерезать этот волосок.

 

 

- Me mog kati sey harinka.

 

 

'I can cut that hair.'

 

 

- И в этом ты ошибаешься, - светло улыбаясь и

 

- Om se toshi yu galti, - plenjen objeti kun karim smaila, al shirmi swa fon surya bay handa. – Konsenti ba, tu kati harinka mog sol wan kel he pendisi it.

 

 

`In that, too, you are mistaken,' the prisoner

заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, -

retorted, smiling brightly and shielding himself from

согласись, что перерезать волосок уж наверно

the sun with his hand. 'You must agree that surely

может лишь тот, кто подвесил?

 

only he who hung it can cut the hair?'

 

 

- Так, так, - улыбнувшись, сказал Пилат, - теперь я

не сомневаюсь в том, что праздные зеваки в

Ершалаиме ходили за тобою по пятам. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо.

 

 

- Wel, hao, - Pilat shwo al smaili,  - nau me bu dubi ke menga de bumange okovatnik in Yerushalaim gwo sekwi yu stay, pendi-si on yu.

 

'So, so,' Pilate said, smiling, 'now I have no doubts

that the idle loafers of Yershalaim followed at your

heels. I don't know who hung such a tongue on you, but he hung it well.

 

 

Кстати, скажи: верно ли, что ты явился в

 

Apropoo, shwo ba, ob yu zin-te Yerushalaim tra Shush-geit al raidi asla, akompanen bay menga de povre jenta kel krai-saluti yu kom koy profeta? – e prokurator indiki pergamen-ney rolika.

 

 

Incidentally, tell me, is it true that you entered

Ершалаим через Сузские ворота верхом на осле,

Yershalaim by the Susa gate  riding on an ass,

сопровождаемый толпою черни, кричавшей тебе

accompanied by a crowd of riff-raff who

приветствия как бы некоему пророку? - тут

shouted greetings to you as some kind of prophet?'

прокуратор указал на свиток пергамента.

 

Here the procurator pointed to the parchment scroll.

 

 

Арестант недоуменно поглядел на прокуратора.

 

 

Plenjen kan prokurator perplexem.

 

 

The prisoner glanced at the procurator in perplexity.

 

 

- У меня и осла то никакого нет, игемон, - сказал

 

- Me bu hev nul asla, hegemon, - ta shwo. – Es ver ke me zin-te Yerushalaim tra Shush-geit, bat al pedi e pa akompana de sole Levi Matfei, e nulwan krai-saluti me bikos nulwan in Yerushalaim jan me dan.

 

 

'I don't even have an ass, Hegemon,' he said. `I did

он. - Пришел я в Ершалаим точно через Сузские

enter Yershalaim by the Susa gate, but on foot,

ворота, но пешком, в сопровождении одного

accompanied only by Matthew Levi, and no one

Левия Матвея, и никто мне ничего не кричал, так

shouted anything to me, because no one in

как никто меня тогда в Ершалаиме не знал.

 

Yershalaim knew me then.'

 

 

- Не знаешь ли ты таких, - продолжал Пилат, не

сводя глаз с арестанта, - некоего Дисмаса, другого

- Гестаса и третьего - Вар раввана?

 

 

- Ob yu koni sekwe jen, - Pilat kontinu al kan plenjen fixem, - koywan do nam Dismas, otre do nam Gestas, e tri-ney do nam Bar-Rabban?

 

 

'Do you happen to know,' Pilate continued without

taking his eyes off the prisoner, `such men as a

certain Dysmas, another named Gestas, and a third named Bar-Rabban?'

 

 

- Этих добрых людей я не знаю, - ответил

 

- Den sey hao jen me bu koni, - plenjen jawabi.

 

 

'I do not know these good people,' the prisoner

арестант.

 

replied.

 

 

- Правда?

 

 

- Ver ku?

 

 

Truly?'

 

 

- Правда.

 

 

- Ver.

 

 

Truly.'

 

 

- А теперь скажи мне, что это ты все время

 

- E nau shwo ba a me, way yu oltaim yusi worda “hao jen”?

 

'And now tell me, why is it that you use me words

употребляешь слова "добрые люди"?

 

"good people" all the time?

 

 

Ты всех, что ли, так называешь?

 

 

Ob yu nami tak oli jen?

 

 

Do you call everyone that, or what?'

 

 

- Всех, - ответил арестант, - злых людей нет на

 

- Ya, oli jen, - plenjen jawabi. – Bade jen yok in munda.

 

 

'Everyone,' the prisoner replied. There are no evil

свете.

 

people in the world.'

 

 

- Впервые слышу об этом, - сказал Пилат,

 

- Pa un-ney ves me audi om to, - Pilat ek-smaili, - bat mogbi me shao jan jiva!..

 

The first I hear of it,' Pilate said, grinning. 'But

усмехнувшись, - но, может быть, я мало знаю жизнь!

 

perhaps I know too little of life! ...

 

 

Можете дальнейшее не записывать, - обратился

 

Yu mog bu skribi lo for-ney, - ta adresi sekretar kel bu skribi yo depos longem, e shwo for a plenjen: - Ob yu he lekti om to in koy elin kitaba?

 

 

You needn't record any more,' he addressed the

он к секретарю, хотя тот и так ничего не

secretary, who had not recorded anything anyway,

записывал, и продолжал говорить арестанту: - В

and went on talking with the prisoner. 'YOU read

какой нибудь из греческих книг ты прочел об этом?

that in some Greek book?'

 

- Нет, я своим умом дошел до этого.

 

- Non, me selfa he samaji to.

 

'No, I figured it out for myself.'

 

 

- И ты проповедуешь это?

 

 

- E yu prichi to?

 

 

'And you preach it?'

 

 

- Да.

 

 

- Ya.

 

 

'Yes.'

 

 

- А вот, например, кентурион Марк, его прозвали

Крысобоем, - он - добрый?

 

 

- E pa exampla kenturion Mark, nami-ney Ratakiler, ob ta es hao?

 

 

`But take, for instance, the centurion Mark, the one

known as Ratslayer - is he good?'

 

 

- Да, - ответил арестант, - он, правда,

 

- Ya, - plenjen jawabi, - obwol ta es nofelise jen.

 

'Yes,' replied the prisoner. True, he's an unhappy

несчастливый человек.

 

man.

 

 

С тех пор как добрые люди изуродовали его, он

 

Depos ke hao jenta mutili ta, ta bikam kruele e karke.

 

Since the good people disfigured him, he has become

стал жесток и черств.

 

cruel and hard.

 

 

Интересно бы знать, кто его искалечил.

 

 

Wud bi interes-ney tu jan, hu hi deformi ta.

 

 

I'd be curious to know who maimed him.'

 

 

- Охотно могу сообщить это, - отозвался Пилат, -

 

- Me mog yao-shem informi yu om to, - Pilat jawabi, - bikos me bin gavaher de to.

 

'I can willingly tell you that,' Pilate responded, 'for I

ибо я был свидетелем этого.

 

was a witness to it.

 

 

Добрые люди бросались на него, как собаки на медведя.

 

 

Hao jenta fa-lansi an ta kom dogas an berna.

 

The good people fell on him like dogs on a bear.

 

 

Германцы вцепились ему в шею, в руки, в ноги.

 

 

Germanikeres klingi an ta-ney galsa, brachas, gambas.

 

There were Germans fastened on his neck, his arms, his legs.

 

 

Пехотный манипул попал в мешок, и если бы не

 

Un peditrupa-ney manipula geti inu sirkuma, e si un kavaleria-ney turma bu wud inuhaki fon flanka,  me hi bi-yen suy komander, dan yu, filosofier, bu wud mog shwo kun Ratakiler.

 

The infantry maniple was encircled, and if one

врубилась с фланга кавалерийская турма, а

flank hadn't been cut by a cavalry turmae, of which I

командовал ею я, - тебе, философ, не пришлось

was the commander - you, philosopher, would not

бы разговаривать с Крысобоем.

 

have had the chance to speak with the Rat-slayer.

 

 

Это было в бою при Идиставизо, в долине Дев.

 

 

To bin pa batala in Idistaviso, in dol de Virgas.

 

 

That was at the battle of Idistaviso,  in the

Valley of the Virgins.'

 

 

- Если бы с ним поговорить, - вдруг мечтательно

 

- Si nu’d mog shwo-shwo kun mutu, - turan plenjen shwo drimi-shem, - dan, me es serte, ta wud shanji gro.

 

 

`If I could speak with him,' the prisoner suddenly said

 musingly, 'I'm sure he'd change sharply.'

 

сказал арестант, - я уверен, что он резко изменился бы.

 

 

- Я полагаю, - отозвался Пилат, - что мало радости

 

- Me bu opini, - jawabi Pilat, - ke yu’d joisi legion-shefa si yu'd shwo-shwo kun ta-ney ofser o soldata.

 

'I don't suppose,' Pilate responded, 'that you'd bring

much joy to the legate of the legion if you decided

to talk with any of his officers or soldiers.

 

ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал

разговаривать с кем нибудь из его офицеров или солдат.

 

 

Впрочем, этого и не случится, к общему счастью,

и первый, кто об этом позаботится, буду я.

 

 

Enikas, to bu sal eventi, pa sarwe fortuna, e me hi ve kuydi om se.

 

 

Anyhow, it's also not going to happen, fortunately

for everyone, and I will be the first to see to it.'

 

 

В это время в колоннаду стремительно влетела

 

Al sey momenta un yanza fliti-flai inu kolonada, fai un ronda sub golde tavan, hampi tachi bay agude ala den fas de bronse statua in nisha e desapari baken kapitel de kolona.

 

At that moment a swallow swiftly flitted into the

ласточка, сделала под золотым потолком круг,

colonnade, described a circle under the golden

снизилась, чуть не задела острым крылом лица

ceiling, swooped down, almost brushed the face of a

медной статуи в нише и скрылась за капителью

bronze statue in a niche with its pointed wing, and

колонны.

 

disappeared behind the capital of a column.

 

 

Быть может, ей пришла мысль, вить там гнездо.

 

 

Mogbi ta yao fai nesta dar.

 

 

It may be that it thought of nesting there.

 

 

В течение ее полета в светлой теперь и легкой

 

Duran ta-ney flaisa in prokurator-ney kapa, kel nau es klare e leve, en-ye formula.

 

During its flight, a formula took shape in the now

голове прокуратора сложилась формула.

 

light and lucid head of the procurator.

 

 

Она была такова: игемон разобрал дело бродячего

 

It es tal: hegemon he examini dela de vagabondi-she filosofier Yeshua kromenamen Ha-Nozri e bu he findi reson fo akusa.

 

It went like this: the hegemon has looked into the

философа Иешуа по кличке Га Ноцри, и состава

case of the vagrant philosopher Yeshua, alias

преступления в нем не нашел.

Ha-Nozri, and found in it no grounds for indictment.

 

В частности, не нашел ни малейшей связи между

 

Partikularem, ta bu he findi ni tanike konekta inter Yeshua-ney aktas e nodave disturba in Yerushalaim.

In particular, he has found not the slightest

действиями Иешуа и беспорядками,

connection between the acts of Yeshua and the

происшедшими в Ершалаиме недавно.

 

disorders that have lately taken place in Yershalaim.

 

 

Бродячий философ оказался душевнобольным.

 

 

Vagabondi-she filosofier fa-reveli mentalem morbe.

 

 

The vagrant philosopher has proved to be mentally ill.

 

Вследствие этого смертный приговор Га Ноцри,

 

Por se prokurator bu konfirmi den morta-kondamna ke Syao Sanhedrin he fai an Ha-Nozri.

 

Consequently, the procurator has not confirmed the

вынесенный Малым Синедрионом, прокуратор не

death sentence on Ha-Nozri passed by the Lesser

утверждает.

 

Sanhedrin.

 

 

Но ввиду того, что безумные, утопические речи

 

Bat kaulu-yen to ke Ha-Nozri-ney pagale utopike shwosa mog kausi disturba in Yerushalaim, prokurator udali Yeshua fon Yerushalaim e limitisi ta in Kesaria Straton-ney pa Mediteran mar, to es yus dar wo residilok de prokurator es.

 

 

But seeing that Ha-Nozri's mad utopian talk might

Га Ноцри могут быть причиною волнений в

cause disturbances in Yershalaim, the procurator is

Ершалаиме, прокуратор удаляет Иешуа из

removing Yeshua from Yershalaim and putting

Ершалаима и подвергает его заключению в

him under confinement in Stratonian Caesarea on

Кесарии Стратоновой на Средиземном море, то

the Mediterranean - that is, precisely where the

есть именно там, где резиденция прокуратора.

 

procurator's residence was.

 

 

Оставалось это продиктовать секретарю.

 

 

Resti sol dikti se a sekretar.

 

 

It remained to dictate it to the secretary.

 

 

Крылья ласточки фыркнули над самой головой

 

Yanza-ney alas ek-susu rek sobre kapa de hegemon, faula fliti versu fontan-ney kopa e flai aus.

 

The swallow's wings whiffled right over the

игемона, птица метнулась к чаше фонтана и

hegemon's head, the bird darted to the fountain

вылетела на волю.

 

basin and then flew out into freedom.

 

 

Прокуратор поднял глаза на арестанта и увидел,

что возле того столбом загорелась пыль.

 

 

Prokurator uuparisi okos an plenjen e vidi ke bli ta brilifi un polva-stolba.

 

 

The procurator raised his eyes to the prisoner and

saw the dust blaze up in a pillar around him.

 

 

- Все о нем? - спросил Пилат у секретаря.

 

 

- Ob es olo om ta? – Pilat kwesti sekretar.

 

 

'Is that all about him?' Pilate asked the secretary.

 

 

- Нет, к сожалению, - неожиданно ответил

 

- Non, pa afsos, - noexpektem jawabi sekretar e handi a Pilat yoshi un pes de pergamen.

 

 

'Unfortunately not,' the secretary replied

секретарь и подал Пилату другой кусок

unexpectedly and handed Pilate another piece of

пергамента.

 

parchment.

 

 

- Что еще там? - спросил Пилат и нахмурился.

 

 

- Kwo yoshi? – kwesti Pilat e fruni.

 

 

'What's this now?' Pilate asked and frowned.

 

 

Прочитав поданное, он еще более изменился в

 

Al he lekti lo handen, ta fa-shanji gro pa fas. Ob tume hema aflui a galsa e fas oda koysa otre eventi, bat suy derma dehwanifi, burifi, e suy okos semblem sinki.

 

 

Having read what had been handed to him, he

лице. Темная ли кровь прилила к шее и лицу или

changed countenance even more: Either the dark

случилось что либо другое, но только кожа его

blood rose to his neck and face, or something else

утратила желтизну, побурела, а глаза как будто

happened, only his skin lost its yellow tinge, turned

провалились.

 

brown, and his eyes seemed to sink.

 

 

Опять таки виновата была, вероятно, кровь,

 

Shayad toshi por hema kel aflui a visokes e en-tuki in li, koysa eventi om prokurator-ney viding.

 

Again it was probably owing to the blood rising to

прилившая к вискам и застучавшая в них, только

his temples and throbbing in them, only something

у прокуратора что то случилось со зрением.

 

happened to the procurator's vision.

 

 

Так, померещилось ему, что голова арестанта

уплыла куда то, а вместо нее появилась другая.

На этой плешивой голове сидел редкозубый

золотой венец; на лбу была круглая язва,

разъедающая кожу и смазанная мазью; запавший

беззубый рот с отвисшей нижней капризною

губой.

 

 

Fa-imajini a ta ke kapa de plenjen floti wek, e inlpas it otre-la apari. On sey kalve kapa ye golde krona do shao denta. Den derma de frenta glodi ronde ulsa, smiren bay marham. Sinki-ney sindenta-ney muh kun pendi-she kaprise niche laba.

 

 

Thus, he imagined that the prisoner's head floated

off somewhere, and another appeared in its place.

 On this bald head sat a scant-pointed golden

diadem. On the forehead was a round canker, eating

into the skin and smeared with ointment. A sunken,

toothless mouth with a pendulous, capricious lower

lip.

 

 

Пилату показалось, что исчезли розовые колонны

 

Sembli a Pilat ke i rose kolonas de balkon i rufes de Yerushalaim dalem nichen traen garden desapari, inplasen bay gro-dense grintaa de Kapri-ney gardenes.

 

It seemed to Pilate that the pink columns of the

балкона и кровли Ершалаима вдали, внизу за

balcony and the rooftops of Yershalaim far below,

садом, и все утонуло вокруг в густейшей зелени

beyond the garden, vanished, and everything was

Капрейских садов.

 

drowned in the thickest green of Caprean gardens.

 

 

И со слухом совершилось что то странное, как

 

E koysa ajibe eventi i om ta-ney auding: kwasi koylok dalem trumpetas baji bulautem e saktem, e ga klarem fa-audi koy nos-ney vos kel gamandem stiri worda:

 

And something strange also happened to his

будто вдали проиграли негромко и грозно трубы и

hearing: it was as if trumpets sounded far away,

очень явственно послышался носовой голос,

muted and menacing, and a nasal voice was very

надменно тянущий слова:

clearly heard, arrogantly drawling:

 

"Закон об оскорблении величества..."

 

“Kanun om insulting de mahantaa”...

 

'The law of lese-majesty...'

 

 

Мысли понеслись короткие, бессвязные и необыкновенные:

 

 

En-flai-lopi dumas – kurte, nohaohunten, nopinchan:

 

Thoughts raced, short, incoherent and extraordinary:

 

 

"Погиб!", потом:

 

 

“Me tabahi!”, poy:

 

'I'm lost! ...' then:

 

 

"Погибли!.."

 

 

“Nu tabahi!..”

 

'We're lost! ...'

 

 

И какая то совсем нелепая среди них о каком то

 

E inter li ye koy ga absurde duma om koy sinmortitaa (hu-ney?!) kel zaruu mus bi, e por koy kausa sinmortitaa eksiti gro-duha.

 

 

And among them a totally absurd one, about some

immortality, which immortality for some reason

provoked unendurable anguish.

 

долженствующем непременно быть - и с кем?! -

бессмертии, причем бессмертие почему то вызывало нестерпимую тоску.

 

 

Пилат напрягся, изгнал видение, вернулся взором

 

Pilat fa-tensi, mah vidiwat wek, suy kansa returni a balkon, e snova plenjen-ney okos es bifoo ta.

 

 

Pilate strained, drove the apparition away, his gaze

на балкон, и опять перед ним оказались глаза

returned to the balcony, and again the prisoner's eyes

арестанта.

 

were before him.

 

 

- Слушай, Га Ноцри, - заговорил прокуратор,

 

- Audi ba, Ha-Nozri, - prokurator shwo al kan Yeshua koykomo stranem: prokurator-ney fas es sakte bat okos alarmen, - ob yu gwo shwo koysa om mahan kesar?

 

'Listen, Ha-Nozri,' the procurator spoke, looking at

глядя на Иешуа как то странно: лицо прокуратора

Yeshua somehow strangely: the procurator's face

было грозно, но глаза тревожны, - ты когда либо

was menacing, but his eyes were alarmed, 'did you

говорил что нибудь о великом кесаре?

 

ever say anything about the great Caesar?

 

 

Отвечай!

 

 

Jawabi!

 

Answer!

 

 

Говорил?.. Или... не... говорил? -

 

Ob yu gwo shwo?.. Oda... bu... gwo shwo? –

 

Did you?...Yes ... or ... no?'

 

Пилат протянул слово "не" несколько больше, чем это полагается на суде, и послал Иешуа в своем взгляде какую то мысль, которую как бы хотел внушить арестанту.

 

 

Pilat stiri worda “bu” koykomo pyu kem gai pa hakma, e in swa-ney kansa ta sendi a Yeshua den koy duma ke ta yao sugesti-si a plenjen.

 

 

Pilate drew the word 'no' out somewhat longer than is done in court, and his glance sent Yeshua some thought that he wished as if to instill in the prisoner.

 

 

- Правду говорить легко и приятно, - заметил

 

- Tu shwo veritaa es fasile e priate, - remarki plenjen.

 

 

To speak the truth is easy and pleasant,' the prisoner

арестант.

 

observed.

 

 

- Мне не нужно знать, - придушенным, злым

 

- Me bu treba jan, - Pilat jawabi bay tufi-ney dushte vos, - ob es priate o nopriate fo yu tu shwo veritaa.

 

`I have no need to know,' Pilate responded in a

голосом отозвался Пилат, - приятно или

stifled, angry voice, 'whether it is pleasant or

неприятно тебе говорить правду.

 

unpleasant for you to speak the truth.

 

 

Но тебе придется ее говорить.

 

 

Yu ve majbur shwo it.

 

You will have to speak it anyway.

 

 

Но, говоря, взвешивай каждое слово, если не

 

Bat shwo-yen kaulu ba kada worda,
si yu bu yao morta i noevitibile i tormenta-ney.

 

 

But, as you speak, weigh every word, unless you

want a not only inevitable but also painful death.'

 

хочешь не только неизбежной, но и мучительной смерти.

 

 

Никто не знает, что случилось с прокуратором

Иудеи, но он позволил себе поднять руку, как бы

заслоняясь от солнечного луча, и за этой рукой,

как за щитом, послать арестанту какой то

намекающий взор.

 

 

Nulwan jan kwo he eventi a prokurator de Iudeya, bat ta lasi swa lifti handa, kwasi fa-shirmi-yen fon surya-ray, e fon baken sey handa, kom fon baken shilda, ta sendi a plenjen koy kansa kun ansha.

 

 

No one knew what had happened with the

procurator of Judea, but he allowed himself to raise

his hand as if to protect himself from a ray of

sunlight, and from behind his hand, as from behind

a shield, to send the prisoner some sort of prompting look.

 

 

- Итак, - говорил он, - отвечай, знаешь ли ты

 

- Also jawabi, - ta shwo, - ob yu koni sertene Yahuda fon Kiriot, e kwo hi yu shwo-te a ta om kesar, si yu shwo-te?

 

 

'Answer, then,' he went on speaking, `do you know a

некоего Иуду из Кириафа, и что именно ты

certain Judas from Kiriath,  and what precisely

говорил ему, если говорил, о кесаре?

 

did you say to him about Caesar, if you said anything?'

 

 

- Дело было так, - охотно начал рассказывать

арестант, - позавчера вечером я познакомился

возле храма с одним молодым человеком,

который назвал себя Иудой из города Кириафа.

 

 

- Eventi tak, - yao-shem en-rakonti plenjen, - preyeri pa aksham me fai en-kona kun un yunge man kel nami swa Yahuda fon urba Kiriot.

 

'It was like this,' the prisoner began talking eagerly.

The evening before last, near the temple, I made

the acquaintance of a young man who called

himself Judas, from the town of Kiriath.

 

 

Он пригласил меня к себе в дом в Нижнем Городе

 

Ta inviti me a she swa pa Niche Urba e ugosti…

 

 

He invited me to his place in the Lower City and

и угостил...

treated me to...'

 

 

- Добрый человек? - спросил Пилат, и

дьявольский огонь сверкнул в его глазах.

 

 

- Hao jen? – Pilat kwesti, e diabla-ney brila ek-ye in suy okos.

 

 

'A good man?' Pilate asked, and a devilish fire

flashed in his eyes.

 

 

- Очень добрый и любознательный человек, -

 

- Muy hao e jigyas-ney jen, - konfirmi plenjen, - ta diki gro-interes om may ideas, resivi me ga kordialem...

 

 

'A very good man and an inquisitive one,' the

подтвердил арестант, - он высказал величайший

prisoner confirmed. 'He showed the greatest

интерес к моим мыслям, принял меня весьма

interest in my thoughts and received me very

радушно...

 

cordially...'

 

 

- Светильники зажег... - сквозь зубы в тон

 

- Lumisi lampas... – Pilat shwo tra denta, pa same ton kom plenjen, e suy okos glimi.

 

 

'Lit the lamps...' Pilate spoke through his teeth, in

the same tone as the prisoner, and his eyes glinted.

 

арестанту проговорил Пилат, и глаза его при этом мерцали.

 

 

- Да, - немного удивившись осведомленности

 

- Ya, - al idyen surprisi por ke prokurator jan se, Yeshua kontinu: - ta pregi me tu shwo may opina om stata-ney mahta.

 

Yes,' Yeshua went on, slightly surprised that the

прокуратора, продолжал Иешуа, - попросил меня

procurator was so well informed, 'and asked me to

высказать свой взгляд на государственную власть.

 

give my view of state authority.

 

 

Его этот вопрос чрезвычайно интересовал.

 

 

Sey kwesta interesi ta gro.

 

 

He was extremely interested in this question.'

 

 

- И что же ты сказал? - спросил Пилат, - или ты

 

- Also kwo yu shwo? – Pilat kwesti, - oda yu sal jawabi ke yu bu remembi? – bat in vos de Pilat ye yo sinnaditaa.

 

 

'And what did you say?' asked Pilate. 'Or are you

ответишь, что ты забыл, что говорил? - но в тоне

going to reply that you've forgotten what you

Пилата была уже безнадежность.

 

said?' But there was already hopelessness in Pilate's tone.

 

 

- В числе прочего я говорил, - рассказывал

 

- Miden otre kosa me shwo, - rakonti plenjen, - ke eni mahta es violensa sobre jenta e ke taim ve lai wen bu ye ni mahta de kesares ni koy otre mahta.

 

`Among other things,' the prisoner recounted, `I

арестант, - что всякая власть является насилием

said that all authority is violence over people, and

над людьми и что настанет время, когда не будет

that a time will come when there will be no authority

власти ни кесарей, ни какой либо иной власти.

 

of the Caesars, nor any other authority.

 

 

Человек перейдет в царство истины и

 

Jen ve zin regilanda de veritaa e justitaa, wo nul mahta treba.

 

 

Man will pass into the kingdom of truth and justice,

справедливости, где вообще не будет надобна

where generally there will be no need for any

никакая власть.

 

authority.'

 

 

- Далее!

 

 

- Shwo for!

 

 

'Go on!'

 

 

- Далее ничего не было, - сказал арестант, - тут

вбежали люди, стали меня вязать и повели в тюрьму.

 

 

- Me bu shwo-te for,  bikos jenta lopi-zin,
ligi me e dukti a prison.

 

 

'I didn't go on,' said the prisoner. 'Here men ran in,

bound me, and took me away to prison.'

 

 

Секретарь, стараясь не проронить ни слова,

быстро чертил на пергаменте слова.

 

 

Sekretar, al trai fai nul suon, zai skribi on pergamen kway.

 

 

The secretary, trying not to let drop a single word,

rapidly traced the words on his parchment.

 

 

- На свете не было, нет и не будет никогда более

 

- In munda bu gwo ye, bu zai ye e bu ve ye mahta pyu mahan e pyu hao fo jenta kem mahta de imperator Tiberius! – kreki-ney e morbe vos de Pilat fa-laute.

 

 

'There never has been, is not, and never will be any

великой и прекрасной для людей власти, чем

authority in this world greater or better for people

власть императора Тиверия! - сорванный и

than the authority of the emperor Tiberius!'

больной голос Пилата разросся.

 

Pilate's cracked and sick voice swelled.

 

 

Прокуратор с ненавистью почему то глядел на

 

Por koy kausa prokurator kan heni-shem an sekretar e eskorta.

 

 

For some reason the procurator looked at the

секретаря и конвой.

 

secretary and the convoy with hatred.

 

 

- И не тебе, безумный преступник, рассуждать о

 

- E bu es yur dela, pagale krimennik, tu resoni om it! – Nau Pilat krai:
- Mah eskorta wek fon balkon! – e al turni versu sekretar adi: - Lyu me sole kun krimenjen, es stata-ney dela.

 

 

`And it is not for you, insane criminal, to reason

ней! - тут Пилат вскричал: - Вывести конвой с

about it!' Here Pilate shouted: 'Convoy, off the

балкона! - и, повернувшись к секретарю, добавил:

balcony!' And turning to the secretary, he added:

- Оставьте меня с преступником наедине, здесь

'Leave me alone with the criminal, this is a state

государственное дело.

 

matter!'

 

 

Конвой поднял копья и, мерно стуча

подкованными калигами, вышел с балкона в сад, а

за конвоем вышел и секретарь.

 

 

Eskorta lifti lanza e, al ritmikem tompi bay kaligas kun fer, go aus balkon inu garden, e afte eskorta sekretar toshi go aus.

 

 

The convoy raised their spears and with a measured

tramp of hobnailed caligae walked off the balcony

into the garden, and the secretary followed the convoy.

 

 

Молчание на балконе некоторое время нарушала

 

Duran kelke taim on balkon ye silensa, defai-ney sol bay gana de akwa in fontan.

 

For some time the silence on the balcony was broken

только песня воды в фонтане.

only by the water singing in the fountain.

 

Пилат видел, как вздувалась над трубочкой

Pilat vidi komo akwa-ney pyata puhlifi sobre tuba, komo it-ney bordas fa-rupti e raslwo in stromes.

 

Pilate saw how the watery dish blew up over the

водяная тарелка, как отламывались ее края, как

spout, how its edges broke off, how it fell down in

падали струйками.

 

streams.

 

 

Первым заговорил арестант:

 

 

Plenjen shwo pa un-ney:

 

 

The prisoner was the first to speak.

 

 

- Я вижу, что совершается какая то беда из за

 

- Me vidi ke koy beda zai eventi por may kunshwosa kun toy yungo fon Kiriot.

 

'I see that some misfortune has come about because I

того, что я говорил с этим юношей из Кириафа.

 

talked with that young man from Kiriath.

 

 

У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним

случится несчастье, и мне его очень жаль.

 

 

Hegemon, me hev pre-senta ke den ta ve trefi disasta,
e me piti ta gro.

 

 

I have a foreboding, Hegemon, that he will come to

grief, and I am very sorry for him.'

 

 

- Я думаю, - странно усмехнувшись, ответил

 

- Me dumi, - prokurator jawabi al ek-smaili stranem, - ke in sey munda ye yoshi koy wan den kel yu gai piti pyu kem Yahuda, den kel disasta ve trefi pyu kem Yahuda.

 

'I think,' the procurator replied, grinning strangely,

прокуратор, - что есть еще кое кто на свете, кого

`that there is now someone else in the world for

тебе следовало бы пожалеть более, чем Иуду из

whom you ought to feel sorrier than' for Judas of

Кириафа, и кому придется гораздо хуже, чем

Kiriath, and who is going to have it much worse than

Иуде!

 

Judas! ...

 

 

Итак, Марк Крысобой, холодный и убежденный

 

Also, Mark Ratakiler to kalme e sinpite kiler, toy jenta kel bati-te yu por yu-ney pricha, kom me vidi, - prokurator indiki fas de Yeshua, - rauber Dismas e Gestas kel kun ko-jenta he kili char soldata,
e pa fin gande gadarnik Yahuda – li oli es hao jen?

 

 

So, then, Mark Rat-slayer, a cold and convinced

torturer, the people who, as I see,' the procurator

pointed to Yeshua's disfigured face, `beat you for

your preaching, the robbers Dysmas and Gestas,

who with their confreres killed four soldiers, and,

finally, the dirty traitor Judas - are all good people?'

 

палач, люди, которые, как я вижу, - прокуратор

указал на изуродованное лицо Иешуа, - тебя били

за твои проповеди, разбойники Дисмас и Гестас,

убившие со своими присными четырех солдат, и,

наконец, грязный предатель Иуда - все они добрые люди?

 

 

- Да, - ответил арестант.

 

 

- Ya, - jawabi plenjen.

 

 

'Yes,' said the prisoner.

 

 

- И настанет царство истины?

 

 

- E regilanda de veritaa ve lai?

 

 

'And the kingdom of truth will come?'

 

 

- Настанет, игемон, - убежденно ответил Иешуа.

 

 

- It ve lai hi, hegemon, - Yeshua jawabi konvinsem.

 

 

'It will, Hegemon,' Yeshua answered with conviction.

 

 

- Оно никогда не настанет! - вдруг закричал Пилат

 

- It bu ve lai neva! – turan krai Pilat bay tanto terible vos ke Yeshua hili bak.

 

'It will never come!' Pilate suddenly cried out in

таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся.

 

such a terrible voice that Yeshua drew back.

 

 

Так много лет тому назад в долине дев кричал

 

Tak mucho yar bak in dol de Virgas Pilat krai a swa-ney kavaljenta den worda:

 

Thus, many years before, in the Valley of the

Пилат своим всадникам слова:

 

Virgins, Pilate had cried to his horsemen the words:

 

 

"Руби их! Руби их! Великан Крысобой попался!"

 

 

 

“Haki li! Haki li! Giganta Ratakiler es kapten!“

 

'Cut them down! Cut them down! The giant Rat-slayer is trapped!'

 

 

Он еще повысил сорванный командами голос,

выкликая слова так, чтобы их слышали в саду:

 

 

Ta yoshi pyu lautisi vos, kreki-ney por komandas, e krai tak dabe oni audi in garden:

 

He raised his voice, cracked with commanding, still

more, and called out so that his words could be heard

in the garden:

 

 

- Преступник! Преступник! Преступник!

 

 

- Krimennik! Krimennik! Krimennik!

 

 

'Criminal! Criminal! Criminal!'

 

 

А затем, понизив голос, он спросил:

 

 

Poy al kyetisi vos ta kwesti:

 

And then, lowering his voice, he asked:

 

 

- Иешуа Га Ноцри, веришь ли ты в каких нибудь богов?

 

 

- Yeshua Ha-Nozri, ob yu kredi in koy bohes?

 

 

'Yeshua Ha-Nozri, do you believe in any gods?'

 

 

- Бог один, - ответил Иешуа, - в него я верю.

 

 

- Boh es un hi, - jawabi Yeshua, - in ta me kredi.

 

 

'God is one,' replied Yeshua, 'I believe in him.'

 

 

- Так помолись ему!

 

 

- Dan prei a ta!

 

 

Then pray to him!

 

 

Покрепче помолись!

 

 

Prei gro!

 

Pray hard!

 

 

Впрочем, - тут голос Пилата сел, - это не поможет.

 

Yedoh, - vos de Pilat fa-exosti, - to bu ve helpi.

 

However...' here Pilate's voice gave out, 'that won't help.

 

 

Жены нет? - почему то тоскливо спросил Пилат,

не понимая, что с ним происходит.

 

 

Molya yok? – Pilat kwesti, por koysa kun duha, ta bu samaji kwo eventi a ta.

 

 

No wife?' Pilate asked with anguish for some reason,

not understanding what was happening to him.

 

 

- Нет, я один.

 

 

- Non, me es sole.

 

 

`No, I'm alone.'

 

 

- Ненавистный город, - вдруг почему то

 

- Heni-ney urba, - turan murmuri prokurator e ek-muvi plechas kwasi ta sta lenge, e den handas ta froti-froti kwasi woshi-yen li, - si oni wud sikini yu bifoo yur mita kun Yahuda, verem, to wud bi pyu hao.

 

 

'Hateful city...' the procurator suddenly muttered for

пробормотал прокуратор и передернул плечами,

some reason, shaking his shoulders as if he were

как будто озяб, а руки потер, как бы обмывая их, -

cold, and rubbing his hands as though washing

если бы тебя зарезали перед твоим свиданием с

them, 'if they'd put a knife in you before your

Иудою из Кириафа, право, это было бы лучше.

 

meeting with Judas of Kiriath, it really would have been better.'

 

 

- А ты бы меня отпустил, игемон, - неожиданно

 

- Magari yu lasi me go, hegemon, - noexpektem pregi plenjen, e suy vos alarmifi. – Me vidi ke oni yao kili me.

 

 

`Why don't you let me go, Hegemon?' the prisoner

попросил арестант, и голос его стал тревожен, - я

asked unexpectedly, and his voice became anxious.

вижу, что меня хотят убить.

 

'I see they want to kill me.'

 

 

Лицо Пилата исказилось судорогой, он обратил к

 

Pilat-ney fas deformi-torsi, ta turni a Yeshua den inflamen oko-blankas kun rude jilas e shwo:

 

 

A spasm contorted Pilate's face, he turned to

Иешуа воспаленные, в красных жилках белки глаз

Yeshua the inflamed, red-veined whites of his eyes

и сказал:

 

and said:

 

 

- Ты полагаешь, несчастный, что римский

прокуратор отпустит человека, говорившего то, что говорил ты?

 

 

- Ob yu opini, nofortunnik, ke Roma-ney prokurator mog weklasi jen kel gwo shwo to ke yu gwo shwo?

 

`Do you suppose, wretch, that the Roman procurator

will let a man go who has said what you have said?

 

 

О, боги, боги!

 

 

Oo bohes, bohes!

 

Oh, gods, gods!

 

 

Или ты думаешь, что я готов занять твое место?

 

 

Oda yu dumi ke me es tayar fo inplasi yu?

 

Or do you think I'm ready to take your place?

 

 

Я твоих мыслей не разделяю!

 

 

Den yur dumas me bu ko-dumi!

 

I don't share your thoughts!

 

 

И слушай меня: если с этой минуты ты

 

E audi ba me: si depos sey minuta yu shwo iven un hi worda, si yu toki kun koywan, chauki ba me!

 

And listen to me: if from this moment on you say

произнесешь хотя бы одно слово, заговоришь с

even one word, if you speak to anyone at all, beware

кем нибудь, берегись меня!

 

of me!

 

 

Повторяю тебе: берегись.

 

 

Me repeti a yu: chauki.

 

 

I repeat to you - beware!'

 

 

- Игемон...

 

 

- Hegemon...

 

 

`Hegemon...'

 

 

- Молчать! - вскричал Пилат и бешеным взором

проводил ласточку, опять впорхнувшую на

балкон. - Ко мне! - крикнул Пилат.

 

 

- Silensi! – Pilat krai. Bay furia-ney kansa ta oko-sekwi yanza kel snova fliti-flai inu balkon.

– A me! – krai Pilat.

 

 

'Silence!' cried Pilate, and his furious gaze followed

the swallow that had again fluttered on to the

balcony. 'To me!' Pilate shouted.

 

 

И когда секретарь и конвой вернулись на свои

 

Wen sekretar e eskorta returni a swa-ney plasa, Pilat anunsi ke ta konfirmi morta-kondamna fo krimenjen Yeshua Ha-Nozri ke Syao Sanhedrin he fai. Sekretar skribi to ke Pilat shwo.

 

 

And when the secretary and the convoy returned to

места, Пилат объявил, что утверждает смертный

their places, Pilate announced that he confirmed the

приговор, вынесенный в собрании Малого

death sentence passed at the meeting of the Lesser

Синедриона преступнику Иешуа Га Ноцри, и

Sanhedrin on the criminal Yeshua Ha-Nozri, and the

секретарь записал сказанное Пилатом.

 

secretary wrote down what Pilate said.

 

 

Через минуту перед прокуратором стоял Марк

 

Afte un minuta Mark Ratakiler zai stan bifoo prokurator.

 

A moment later Mark Rat-slayer stood before the

Крысобой.

 

procurator.

 

 

Ему прокуратор приказал сдать преступника

 

Prokurator komandi ke ta handi krimenjen a shefa de sekret-ney serva, informi-yen toy-la om prokurator-ney preskriba om ke gai separi Yeshua Ha-Nozri fon otre kondamnen jen e ke yuantot de sekret-ney serva, pa ugrosa de grave puna, bu darfi shwo kun Yeshua om enisa o jawabi a eni suy kwesta.

 

 

The procurator ordered him to hand the criminal

начальнику тайной службы и при этом передать

over to the head of the secret service, along with the

ему распоряжение прокуратора о том, чтобы

procurator's directive that Yeshua Ha-Nozri was to

Иешуа Га Ноцри был отделен от других

be separated from the other condemned men, and also

осужденных, а также о том, чтобы команде

that the soldiers of the secret service were to be

тайной службы было под страхом тяжкой кары

forbidden, on pain of severe punishment, to talk with

запрещено о чем бы то ни было разговаривать с

Yeshua about anything at all or to answer any of his

Иешуа или отвечать на какие либо его вопросы.

 

questions.

 

 

По знаку Марка вокруг Иешуа сомкнулся конвой

 

Segun jesta de Mark, eskorta klosi sirkum Yeshua e dukti ta wek fon balkon.

 

 

At a sign from Mark, the convoy closed around

и вывел его с балкона.

Yeshua and led him from the balcony.

 

Затем перед прокуратором предстал стройный,

Dan bifoo prokurator apari un digne klarbarba-ney jamilo kun leon-ney muslas brili-she on sina,
kun orla-ney plumas on helma-kresta,
kun golde platas-ki on zian-belta.
Ta onhev triple-suola-ney butas tasmi-ney til genus e hema-rude mantela onpon-ney pa lefte plecha.

Next there stood before the procurator a handsome,

light-bearded man with eagle feathers on the crest of

his helmet, golden lions' heads shining on his chest,

and golden plaques on his sword belt, wearing

triple-soled boots laced to the knees, and with a

purple cloak thrown over his left shoulder.

 

светлобородый красавец со сверкающими на

груди львиными мордами, с орлиными перьями на

гребне шлема, с золотыми бляшками на портупее

меча, в зашнурованной до колен обуви на тройной

подошве, в наброшенном на левое плечо багряном плаще.

 

 

Это был командующий легионом легат.

 

 

Es legat, komander de legion.

 

 

This was the legate in command of the legion.

 

 

Его прокуратор спросил о том, где сейчас

 

Prokurator kwesti ta, wo Sebastia-ney kohorta loki al nau.

 

The procurator asked him where the Sebastean

находится себастийская когорта.

 

cohort was stationed at the moment.

 

 

Легат сообщил, что себастийцы держат оцепление

на площади перед гипподромом, где будет

объявлен народу приговор над преступниками.

 

 

Legat reporti ke Sebastia-jenta zai fai sirkumbloka pa maidan bli hipodrom, wo oni sal anunsi a jenmenga den kondamna om krimenjen.

 

 

The legate told him that the Sebasteans had

cordoned off the square in front of the hippodrome,

where the sentencing of the criminals was to be announced to the people.

 

 

Тогда прокуратор распорядился, чтобы легат

 

Dan prokurator komandi ke legat mah-akti dwa kohorta de Roma-ney kenturia.

 

Then the procurator ordered the legate to detach two

выделил из римской когорты две кентурии.

 

centuries from the Roman cohort.

 

 

Одна из них, под командою Крысобоя, должна

 

Un de li, sub komanda de Ratakiler, ve mus eskorti krimenjen, gari kun morta-puna-tul e morta-puner al departa a Kalve Monta, e al ariva a it ve mus hunti a uupare sirkumbloka.

 

One of them, under the command of Rat-slayer, was

будет конвоировать преступников, повозки с

to convoy the criminals, the carts with the

приспособлениями для казни и палачей при

implements for the execution and the executioners

отправлении на Лысую Гору, а при прибытии на

as they were transported to Bald Mountain, and

нее войти в верхнее оцепление.

 

on arrival was to join the upper cordon.

 

 

Другая же должна быть сейчас же отправлена на

 

Otre-la mus bi senden a Kalve Monta nau hi e begin formi sirkumbloka tuy.

 

The other was to be sent at once to Bald Mountain

Лысую Гору и начинать оцепление немедленно.

 

and immediately start forming the cordon.

 

 

Для этой же цели, то есть для охраны Горы,

 

Fo same gola, to es fo monta-garding, prokurator pregi legat tu sendi un helpike kaval-ney regimenta – Siria-ney ala.

 

 

For the same purpose, that is, to guard the

 прокуратор попросил легата отправить

mountain, the procurator asked the legate to send an

вспомогательный кавалерийский полк сирийскую алу.

 

auxiliary cavalry regiment - the Syrian ala.

 

 

Когда легат покинул балкон, прокуратор приказал

 

Afte ke legat kwiti balkon, prokurator komandi a sekretar tu inviti a palas den presidenta de Sanhedrin, dwa it-ney yuan e yoshi den shefa de mandir-ney garda de Yerushalaim. Krome, ta pregi aranji tak ke bifoo mita kun oli toy jen ta wud mog shwo kun presidenta un-nem e pa sole.

 

 

After the legate left the balcony, the procurator

секретарю пригласить президента Синедриона,

ordered the secretary to summon to the palace the

двух членов его и начальника храмовой стражи

president of the Sanhedrin, two of its members, and

Ершалаима во дворец, но при этом добавил, что

the head of the temple guard in Yershalaim, adding

просит устроить так, чтобы до совещания со

that he asked things to be so arranged that before

 всеми этими людьми он мог говорить с

conferring with all these people, he could speak

президентом раньше и наедине.

 

with the president previously and alone.

 

 

Приказания прокуратора были исполнены быстро

 

Komanda de prokurator es fulfil-ney kway e exaktem, e surya kel zai jal Yerushalaim kun koy nopinchan ferositaa duran toy deys, it haishi bu ateni swa-ney zuy gao punta, wen pa uupare terasa de garden, bli dwa marmar-ney leon gardi-she sulam, eventi mita de prokurator e Iudeya-ney shefpreiyuan Yosef Kayafa, presidenta de Sanhedrin.

 

 

The procurator's order was executed quickly and

и точно, и солнце, с какой то необыкновенною

precisely, and the sun, which in those days was

яростью сжигавшее в эти дни Ершалаим, не

scorching Yershalaim with an extraordinary

успело еще приблизиться к своей наивысшей

fierceness, had not yet had time to approach its

точке, когда на верхней террасе сада у двух

highest point when, on the upper terrace of the

мраморных белых львов, стороживших лестницу,

 встретились прокуратор и исполняющий

 обязанности президента Синедриона

первосвященник иудейский Иосиф Каифа.

 

garden, by the two white marble lions that guarded

the stairs, a meeting took place between the

procurator and the man fulfilling the duties of

president of the Sanhedrin, the high priest of the Jews, Joseph Kaifa.

 

 

В саду было тихо.

 

 

Es kyete in garden.

 

It was quiet in the garden.

 

 

Но, выйдя из под колоннады на заливаемую

Bat wen prokurator chu aus kolonada a surya-inunden uuparterasa de garden, kun palmas do monstalik elefante gambas, terasa fon kel en-vidifi tote Yerushalaim heni-ney bay ta – urba kun pendipontas, fortesas e, primem, kun toy ga nodeskribibile montongron de marmar kun golde dragon-ney kaskasa inplas ruf, mandir Yerushalaim-ney, - dan prokurator-ney agude auda kapti, dalem nichen, dar wo ston-ney mur separi niche terasa de palas-garden fon urba-ney maidan, den nise murmuring sobre kel fon taim a taim ek-flai feble gao gema-si o kraisa-si.

 

But when he came out from under the colonnade to

солнцем верхнюю площадь сада с пальмами на

the sun-drenched upper level of the garden with its

чудовищных слоновых ногах, площадь, с которой

palm trees on monstrous elephant legs, from which

перед прокуратором развернулся весь

there spread before the procurator the whole of

ненавистный ему Ершалаим с висячими мостами,

hateful Yershalaim, with its hanging bridges,

крепостями и - самое главное - с не поддающейся

fortresses, and, above all, that utterly indescribable

никакому описанию глыбой мрамора с золотою

heap of marble with golden dragon scales for a

драконовой чешуею вместо крыши - храмом

roof - the temple of Yershalaim - the procurator's

sharp ear caught, far below, where the stone wall

separated the lower terraces of the palace garden

from the city square, a low rumble over which from

time to time there soared feeble, thin moans or cries.

 

Ершалаимским, - острым слухом уловил

прокуратор далеко и внизу, там, где каменная

стена отделяла нижние террасы дворцового сада

от городской площади, низкое ворчание, над которым взмывали по временам слабенькие, тонкие не то стоны, не то крики.

 

 

Прокуратор понял, что там на площади уже

собралась несметная толпа взволнованных

последними беспорядками жителей Ершалаима,

что эта толпа в нетерпении ожидает вынесения

приговора и что в ней кричат беспокойные

продавцы воды.

 

 

Prokurator samaji ke dar pa maidan sinnamba-ney jenmenga de Yerushalaim habiter, agiten por nodave disturba, es yo jami-ney, ke sey jenmenga nosabrefai al weiti anunsa de kondamna e ke nokalme akwa-vender zai krai in it.

 

 

The procurator understood that there, on the square, a

numberless crowd of Yershalaim citizens, agitated

by the recent disorders, had already gathered, that

this crowd was waiting impatiently for the

announcement of the sentences, and that restless

water sellers were crying in its midst.

 

 

Прокуратор начал с того, что пригласил

первосвященника на балкон, с тем чтобы

укрыться от безжалостного зноя, но Каифа

вежливо извинился и объяснил, что сделать этого не может.

 

 

Prokurator begin bay to ke ta inviti shefpreiyuan a balkon, dabe fa-shirmi fon sinpite shaisa, bat Kayafa latifem pregi skusa e expliki ke ta bu darfi zwo to.

 

The procurator began by inviting the high priest on to

the balcony, to take shelter from the merciless heat,

but Kaifa politely apologized and explained that

he could not do that on the eve of the feast.

 

 

Пилат накинул капюшон на свою чуть лысеющую

 

Pilat kovri swa-ney idyen kalvi-she kapa bay kapushon e begin kunshwosa.

 

Pilate covered his slightly balding head with a hood

голову и начал разговор.

 

and began the conversation.

 

 

Разговор этот шел по гречески.

 

 

Sey kunshwosa eventi pa elin.

 

 

This conversation took place in Greek.

 

 

Пилат сказал, что он разобрал дело Иешуа Га

Ноцри и утвердил смертный приговор.

 

 

Pilat shwo ke ta he examini dela de Yeshua Ha-Nozri e he konfirmi morta-kondamna.

 

 

Pilate said that he had looked into the case of

Yeshua Ha-Nozri and confirmed the death sentence.

 

 

Таким образом, к смертной казни, которая должна

 

Also, tri rauber – Dismas, Gestas e Bar-Rabban – e yoshi sey Yeshua Ha-Nozri es kondamnen a morta-puna kel mus eventi sedey.

 

Thus, three robbers - Dysmas, Gestas and

совершиться сегодня, приговорены трое

Bar-Rabban - and this Yeshua Ha-Nozri besides,

разбойников: Дисмас, Гестас, Вар равван и, кроме

were condemned to be executed, and it was to be

того, этот Иешуа Га Ноцри.

 

done that day.

 

 

Первые двое, вздумавшие подбивать народ на

бунт против кесаря, взяты с боем римскою

властью, числятся за прокуратором, и,

следовательно, о них здесь речь идти не будет.

 

 

Un-ney dwa, kel osi-te eksiti jenta a rebela kontra kesar, li es kapten al batali bay Roma-ney mahta, li gwansi prokurator hi, also oni bu kaulu ba li nau.

 

 

The first two, who had ventured to incite the people

to rebel against Caesar, had been taken in armed

struggle by the Roman authorities, were accounted

to the procurator, and, consequently, would not be talked about here.

 

 

Последние же, Вар равван и Га Ноцри, схвачены

местной властью и осуждены Синедрионом.

 

 

Bat otre dwa, Bar-Rabban e Ha-Nozri, es kapten bay lokale mahta e kondamnen bay Sanhedrin.

 

But the second two, Bar-Rabban and Ha-Nozri, had

been seized by the local authorities and condemned by the Sanhedrin.

 

 

Согласно закону, согласно обычаю, одного из

 

Segun kanun, segun tradision, un fon sey krimenjen gai bi weklasen pa honor de mahan festa paska kel ve begin sedey.

 

 

According to the law, according to custom, one of

этих двух преступников нужно будет отпустить на

these two criminals had to be released in honour of

свободу в честь наступающего сегодня великого

the great feast of Passover, which would begin that

праздника пасхи.

 

day.

 

 

Итак, прокуратор желает знать, кого из двух

 

Also prokurator yao jan, den kel fon sey dwa krimenjenSanhedrin intenti librisi: Bar-Rabban o Ha-Nozri?

 

 

And so the procurator wished to know which of the

преступников намерен освободить Синедрион:

two criminals the Sanhedrin intended to set free:

Вар раввана или Га Ноцри?

Bar-Rabban or Ha-Nozri?

 

Каифа склонил голову в знак того, что вопрос ему

ясен, и ответил:

 

Kayafa inklini kapa fo signi ke kwesta es klare a ta, e jawabi:

 

Kaifa inclined his head to signify that the question

was clear to him, and replied:

 

 

- Синедрион просит отпустить Вар раввана.

 

 

- Senhedrin pregi weklasi Bar-Rabban.

 

 

`The Sanhedrin asks that Bar-Rabban be released.'

 

 

Прокуратор хорошо знал, что именно так ему

 

Prokurator jan-te ga hao ke shefpreiyuan ve jawabi tak hi, bat suy taska es tu diki ke tal jawaba astoni ta gro.

 

 

The procurator knew very well that the high priest

 ответит первосвященник, но задача его

would give precisely that answer, but his task

заключалась в том, чтобы показать, что такой

consisted in showing that this answer provoked his

ответ вызывает его изумление.

 

astonishment.

 

 

Пилат это и сделал с большим искусством.

 

 

Pilat zwo se ga kushalem.

 

This Pilate did with great artfulness.

 

 

Брови на надменном лице поднялись, прокуратор

 

Brovas on suy gamande fas fa-uupar, prokurator kan rek inu okos de shefpreiyuan kun astona.

 

 

The eyebrows on the arrogant face rose, the

прямо в глаза поглядел первосвященнику с

procurator looked with amazement straight into

изумлением.

 

the high priest's eyes.

 

 

- Признаюсь, этот ответ меня удивил, - мягко

 

- Me rekoni ke sey jawaba surprisi me, - mulem begin prokurator, - me fobi ke hir ye koy missamaja.

 

 

'I confess, this answer stuns me,' the procurator

заговорил прокуратор, - боюсь, нет ли здесь

began softly, `I'm afraid there may be some

недоразумения.

 

misunderstanding here.'

 

 

Пилат объяснился.

 

 

Pilat fai klarisa.

 

Pilate explained himself.

 

 

Римская власть ничуть не покушается на права

 

Roma-ney mahta pa nul dao yao violati raitas de lokale religion-ney mahta, shefpreiyuan jan se hao, bat in sey hi kasu ye evidente galta.

 

Roman authority does not encroach in the least

духовной местной власти, первосвященнику это

upon the rights of the local spiritual authorities, the

хорошо известно, но в данном случае налицо

high priest knows that very well, but in the present

явная ошибка.

 

case we are faced with an obvious error.

 

 

И в исправлении этой ошибки римская власть,

конечно, заинтересована.

 

 

E naturalem, Roma-ney mahta fai interes om korekti sey galta.

 

 

And this error Roman authority is, of course,

interested in correcting.

 

 

В самом деле: преступления Вар раввана и Га

 

Pa veritaa: krimen de Bar-Rabban e la de Ha-Nozri es nokomparibile pa gravitaa.

 

In fact, the crimes of Bar-Rabban and Ha-Nozri are

Ноцри совершенно не сравнимы по тяжести.

 

quite incomparable in their gravity.

 

 

Если второй, явно сумасшедший человек, повинен

 

Dwa-ney, evidentem pagale jen, kulpi om absurde bashanes in Yerushalaim e otrelok, duran ke kulpa de un-ney gravefai mucho pyu.

 

 

If the latter, obviously an insane person, is guilty of

в произнесении нелепых речей, смущавших народ

uttering preposterous things in Yershalaim and

в Ершалаиме и других некоторых местах, то

some other places, the former's burden of guilt is

первый отягощен гораздо значительнее.

 

more considerable.

 

 

Мало того, что он позволил себе прямые призывы

 

Ta bu sol he permiti a swa tu voki a rebela, ta yoshi he kili un gardiyuan duran aresta.

 

Not only did he allow himself to call directly for

к мятежу, но он еще убил стража при попытках

rebellion, but he also killed a guard during the

брать его.

 

attempt to arrest him.

 

 

Вар равван гораздо опаснее, нежели Га Ноцри.

 

 

Bar-Rabban es mucho pyu danja-ney kem Ha-Nozri.

 

Bar-Rabban is incomparably more dangerous than Ha-Nozri.

 

 

В силу всего изложенного прокуратор просит

 первосвященника пересмотреть решение и

оставить на свободе того из двух осужденных, кто

менее вреден, а таким, без сомнения, является Га Ноцри.

 

 

Por olo mensionen, prokurator zai pregi shefpreiyuan tu rikaulu desida e weklasi toy wan fon dwa kondamnen jen kel es meno nuksan-ney, e tal jen es sin duba Ha-Nozri.

 

 

On the strength of all the foregoing, the procurator

asks the high priest to reconsider the decision and

release the less harmful of the two condemned men,

and that is without doubt Ha-Nozri.

 

 

Итак?

 

 

Also?

 

And so? ...

 

 

Каифа прямо в глаза посмотрел Пилату и сказал

 

Kayafa kan rek inu Pilat-ney okos e shwo pa kyete bat drir vos ke Sanhedrin he kaulu dela kuydem e pa dwa-ney ves informi ke it intenti librisi Bar-Rabban.

 

 

Kaifa said in a quiet but firm voice that the

тихим, но твердым голосом, что Синедрион

Sanhedrin had thoroughly familiarized itself with the

внимательно ознакомился с делом и вторично

case and informed him a second time that it

сообщает, что намерен освободить Вар раввана.

 

intended to free Bar-Rabban.

 

 

- Как?

 

 

- Kwo?

 

'What?

 

 

Даже после моего ходатайства?

 

 

Iven afte may interfaisa?

 

Even after my intercession?

 

 

 

Ходатайства того, в лице которого говорит

римская власть?

 

 

Interfaisa de wan via kel Roma-ney mahta shwo?

 

The intercession of him through whose person

Roman authority speaks?

 

 

Первосвященник, повтори в третий раз.

 

 

Shefpreiyuan, repeti pa tri-ney ves.

 

 

Repeat it a third time, High Priest.'

 

 

- И в третий раз мы сообщаем, что освобождаем

Вар раввана, - тихо сказал Каифа.

 

 

- I pa tri-ney ves nu shwo ke nu librisi Bar-Rabban, - Kayafa shwo kyetem.

 

 

'And a third time I repeat that we are setting

Bar-Rabban free,' Kaifa said softly.

 

 

Все было кончено, и говорить более было не о

 

Olo es finen, ye nixa fo shwo pyu.

 

It was all over, and there was nothing more to talk

чем.

 

about.

 

 

Га Ноцри уходил навсегда, и страшные, злые боли

 

Ha-Nozri zai departi fo sempre, e nulwan ve haili dashat-ney, terible tunga de prokurator; kontra it lekimedia yok, exepte morta.

 

Ha-Nozri was departing for ever, and there was no

 прокуратора некому излечить; от них нет

one to cure the dreadful, wicked pains of the

средства, кроме смерти.

 

procurator, there was no remedy for them except death.

 

 

Но не эта мысль поразила сейчас Пилата.

 

 

Bat bu sey duma darbi-si Pilat nau.

 

 

But it was not this thought which now struck Pilate.

 

 

Все та же непонятная тоска, что уже приходила на

 

Same nosamajibile duha kel yo trefi-te ta pa balkon,
it kwasi pirsi ol ta-ney bia.

 

The same incomprehensible anguish that had already

балконе, пронизала все его существо.

 

visited him on the balcony pierced his whole being.

 

 

Он тотчас постарался ее объяснить, и объяснение

было странное: показалось смутно прокуратору,

что он чего то не договорил с осужденным, а

может быть, чего то не дослушал.

 

 

Tuy ta trai expliki it, e explika es strane: sembli vagem a prokurator ke ta bu finshwo koysa kun kondamnen jen, o mogbi bu finaudi.

 

 

He tried at once to explain it, and the explanation

was a strange one: it seemed vaguely to the

procurator that there was something he had not

finished saying to the condemned man, and perhaps something he had not finished hearing.

 

 

Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно

 

Pilat mah sey duma wek, e it fa-wek sam kway kom it lai-te.

 

Pilate drove this thought away, and it flew off as

мгновение, как и прилетела.

 

instantly as it had come flying.

 

 

Она улетела, а тоска осталась необъясненной, ибо

 

It fa-wek, e duha resti buexpliken, bikos it bu wud mog ya bi expliken bay otre kurte duma kel ek-flashi kom bliza e tuy fa-tushi:

 

It flew off, and the anguish remained unexplained, for

не могла же ее объяснить мелькнувшая как

it could not well be explained by another brief

молния и тут же погасшая какая то короткая

thought that flashed like lightning and at once went

другая мысль:

 

out -

 

 

 "Бессмертие... пришло бессмертие..." Чье

бессмертие пришло?

 

 

«Sinmortitaa... sinmortitaa he lai...”
Hu-ney sinmortitaa he lai?

 

 

'Immortality... immortality has come...' Whose

immortality had come?

 

 

Этого не понял прокуратор, но мысль об этом

 

Den to prokurator bu samaji, bat duma om toy enigme sinmortitaa mah ta lengifi al surya-shaisa.

 

 

That the procurator did not understand, but the

загадочном бессмертии заставила его похолодеть

thought of this enigmatic immortality made him

на солнцепеке.

 

grow cold in the scorching sun.

 

 

- Хорошо, - сказал Пилат, - да будет так.

 

 

- Hao, - shwo Pilat, - hay bi tak.

 

 

'Very well,' said Pilate, 'let it be so.'

 

 

Тут он оглянулся, окинул взором видимый ему

мир и удивился происшедшей перемене.

 

 

Nau ta turni kapa, fai sirkumkansa an munda vidibile fo ta e surprisi por eventi-ney shanja.

 

Here he turned, gazed around at the world visible

to him, and was surprised at the change that had taken place.

 

 

 Пропал отягощенный розами куст, пропали

 

Desapari da bush loden bay rosas, desapari da kiparises frami-she uuparterasa, desapari i anarbaum, i blan statua miden grintaa, i grintaa selfa.

 

The bush laden with roses had vanished, vanished

кипарисы, окаймляющие верхнюю террасу, и

were the cypresses bordering the upper terrace, and

гранатовое дерево, и белая статуя в зелени, да и

the pomegranate tree, and the white statue amidst the

сама зелень.

 

greenery, and the greenery itself.

 

 

Поплыла вместо этого всего какая то багровая

 

Inplas se olo, koy tumrude masa en-floti, algas en-swingi in it e en-muvi koylok, e Pilat selfa en-muvi kun li.

 

In place of it all there floated some purple mass,

гуща, в ней закачались водоросли и двинулись

water weeds swayed in it and began moving off

куда то, а вместе с ними двинулся и сам Пилат.

 

somewhere, and Pilate himself began moving with them.

 

 

Теперь его уносил, удушая и обжигая, самый

страшный гнев, гнев бессилия.

 

 

Nau ta gei porti, al tufi e al jal, bay zuy terible ira – ira de sinmahtitaa.

 

 

He was carried along now, smothered and burned,

by the most terrible wrath - the wrath of impotence.

 

 

- Тесно мне, - вымолвил Пилат, - тесно мне!

 

 

- Tange! – Pilat mah-chu, - me sta tange!

 

 

'Cramped,' said Pilate, 'I feel cramped!'

 

 

 

Он холодною влажною рукою рванул пряжку с

ворота плаща, и та упала на песок.

 

 

Bay lenge mokre handa ta ek-tori klaspa los fon mantela-kolar, e it lwo on ramla.

 

 

With a cold, moist hand he tore at the clasp on the

collar of his cloak, and it fell to the sand.

 

 

- Сегодня душно, где то идет гроза, - отозвался

 

- Es tufe sedey, koylok ye garja, - Kayafa jawabi al fixem kan rudifen fas de prokurator e al previdi oli tormenta kel haishi ve ye.

 

'It's sultry today, there's a storm somewhere,' Kaifa

Каифа, не сводя глаз с покрасневшего лица

responded, not taking his eyes off the procurator's

прокуратора и предвидя все муки, которые еще

reddened face, and foreseeing all the torments that

предстоят.

 

still lay ahead, he thought:

 

 

"О, какой страшный месяц нисан в этом году!"

 

 

“Oo, mes Nisan es ya dashat-ney pa sey yar!”

 

 

'Oh, what a terrible month of Nisan we're having this year!'

 

 

- Нет, - сказал Пилат, - это не оттого, что душно, а

тесно мне стало с тобой, Каифа, - и, сузив глаза, Пилат улыбнулся и добавил: - Побереги себя, первосвященник.

 

 

- Non, - shwo Pilat, - bu es por ke es tufe,
me en-sta tange hir kun yu, Kayafa.
– E Pilat smaili al tangisi okos e adi: - Chauki ba, shefpreiyuan!

 

 

'No,' said Pilate, 'it's not because of the sultriness, I

feel cramped with you here, Kaifa.' And, narrowing his eyes, Pilate smiled and added:

"Watch out for yourself, High Priest.'

 

 

Темные глаза первосвященника блеснули, и, не

хуже, чем ранее прокуратор, он выразил на своем

лице удивление.

 

 

Tume okos de shefpreiyuan ek-brili e, bu meno kushalem kem prokurator pyu ranem, ta mah swa-ney fas expresi astona.

 

 

The high priest's dark eyes glinted, and with his face -
no less artfully than the procurator had done earlier - he expressed amazement.

 

 

- Что слышу я, прокуратор? - гордо и спокойно

 

- Kwo me audi, prokurator? – Kayafa jawabi garwem e kalmem. – Yu ugrosi me afte ti yu konfirmi selfa na kondamna?

 

'What do I hear, Procurator?' Kaifa replied proudly

ответил Каифа, - ты угрожаешь мне после

and calmly. "You threaten me after you yourself

вынесенного приговора, утвержденного тобою самим?

 

have confirmed the sentence passed?

 

 

Может ли это быть?

 

 

Ob se mog bi?

 

Can that be?

 

 

Мы привыкли к тому, что римский прокуратор

 

Pinchanem Roma-ney prokurator selekti worda bifoo shwo koysa.

 

We are accustomed to the Roman procurator

выбирает слова, прежде чем что нибудь сказать.

 

choosing his words before he says something.

 

 

Не услышал бы нас кто нибудь, игемон?

 

 

Kwo si koywan audi nu, hegemon?

 

 

What if we should be overheard, Hegemon?'

 

 

Пилат мертвыми глазами посмотрел на

первосвященника и, оскалившись, изобразил улыбку.

 

 

Pilat bay morte okos kan an shefpreiyuan e diki denta al smaili-si.

 

 

Pilate looked at the high priest with dead eyes and,

baring his teeth, produced a smile.

 

 

- Что ты, первосвященник!

 

 

- Kwo yu shwo, shefpreiyuan!

 

'What's your trouble, High Priest?

 

 

Кто же может услышать нас сейчас здесь?

 

 

Hu hi mog audi nu hir nau?

 

Who can hear us where we are now?

 

 

Разве я похож на юного бродячего юродивого,

 

Ob me simili yunge vagabondi-she blagepagala ke oni ve morta-puni sedey?

 

Do you think I'm like that young vagrant holy fool

которого сегодня казнят?

 

who is to be executed today?

 

 

Мальчик ли я, Каифа?

 

 

Ob me es boy, Kayafa?

 

Am I a boy, Kaifa?

 

 

Знаю, что говорю и где говорю.

 

 

Me jan kwo me shwo e wo me shwo.

 

I know what I say and where I say it.

 

 

Оцеплен сад, оцеплен дворец, так что и мышь не

проникнет ни в какую щель!

 

 

Garden es sirkumbloken, palas es sirkumbloken, also iven maus bu ve penetri ahir.

 

There is a cordon around the garden, a cordon

around the palace, so that a mouse couldn't get through any crack!

 

 

Да не только мышь, не проникнет даже этот, как

его... из города Кириафа.

 

 

Bu sol maus, iven toy wan, fon urba Kiriot, bu ve penetri.

 

 

Not only a mouse, but even that one, what's his

name... from the town of Kiriath, couldn't get through.

 

 

Кстати, ты знаешь такого, первосвященник?

 

 

Apropoo, ob yu koni ta, shefpreiyuan?

 

Incidentally, High Priest, do you know him?

 

 

Да... если бы такой проник сюда, он горько

 

Ya... si tal wan wud penetri ahir, ta wud piti swa gro, sertem yu ve kredi me om to?

 

Yes... if that one got in here, he'd feel bitterly sorry

пожалел бы себя, в этом ты мне, конечно, поверишь?

for himself, in this you will, of course, believe me?

 

Так знай же, что не будет тебе, первосвященник,

Jan ba, ke depos nau yu bu ve hev salam, shefpreiyuan!

Know, then, that from now on, High Priest, you will

отныне покоя!

 

have no peace!

 

 

Ни тебе, ни народу твоему, - и Пилат указал вдаль

 

Ni yu, ni yur jenmin, - e Pilat indiki a desna inu dalitaa, adar wo in gaotaa flami mandir, - me hi shwo se a yu, Pontius Pilat, kavaljen Golde Lanza!

 

 

Neither you nor your people' - and Pilate pointed far

направо, туда, где в высоте пылал храм, - это я

off to the right, where the temple blazed on high -'it

тебе говорю - Пилат Понтийский, всадник

is I who tell you so, Pontius Pilate, equestrian of

Золотое Копье!

 

the Golden Spear!'

 

 

- Знаю, знаю! - бесстрашно ответил чернобородый

 

- Me jan, me jan! – swatbarba-ney Kayafa jawabi sinfobem, e suy okos ek-brili.

 

'I know, I know!' the black-bearded Kaifa fearlessly

Каифа, и глаза его сверкнули.

 

replied, and his eyes flashed.

 

 

Он вознес руку к небу и продолжал: - Знает народ

 

Ta lifti brachas versu skay e fai for: - Jan, jan jenmin de Iudeya ke yu heni ta gro, e mucho tormenta yu ve mah ta subi, bat yu bu ve tabahisi ta totem!

 

He raised his arm to heaven and went on: "The

иудейский, что ты ненавидишь его лютой

Jewish people know that you hate them with a

ненавистью и много мучений ты ему причинишь,

cruel hatred, and will cause them much suffering,

но вовсе ты его не погубишь!

 

but you will not destroy them utterly!

 

 

Защитит его бог!

 

 

Boh ve protekti ta!

 

God will protect them!

 

 

Услышит нас, услышит всемогущий кесарь,

укроет нас от губителя Пилата!

 

 

Olo-mahtaful kesar ve audi, ve audi nu, ta ve protekti nu fon Pilat to destruker!

 

 

He will hear us, the almighty Caesar will hear, he

will protect us from Pilate the destroyer!'

 

 

- О нет! - воскликнул Пилат, и с каждым словом

 

- Oo non! – exklami Pilat, e kun kada worda ta sta pyu e pyu leve: bu treba semblisi, bu treba selekti worda. – Tro mucho yu shakwi-te a kesar om me, nau may hi ora lai, Kayafa!

 

'Oh, no!' Pilate exclaimed, and he felt lighter and

ему становилось все легче и легче: не нужно было

lighter with every word: there was no more need to

больше притворяться. Не нужно было подбирать

pretend, no more need to choose his words, `you

слова. - Слишком много ты жаловался кесарю на

have complained about me too much to Caesar, and

меня, и настал теперь мой час, Каифа!

 

now my hour has come, Kaifa!

 

 

Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в

Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому

императору, весть о том, как вы заведомых

мятежников в Ершалаиме прячете от смерти.

 

 

Nau mesaja fon me ve flai, e bu a administrer in Antiohia e bu a Roma, bat rek a Kapri, a imperator selfa, mesaja om to komo yu in Yerushalaim ahfi evidente rebelnik fon morta.

 

 

Now the message will fly from me, and not to the

governor in Antioch, and not to Rome, but directly

to Capreae, to the emperor himself, the message of

how you in Yershalaim are sheltering known criminals from death.

 

 

И не водою из Соломонова пруда, как хотел я для

вашей пользы, напою я тогда Ершалаим! Нет, не водою!

 

 

E dan bu bay akwa fon Solomon-ney chitan, kom me yao-te fo yur haotaa, me ve mah-pi Yerushalaim! Non, bu bay akwa!

 

And then it will not be water from Solomon's Pool

that I give Yershalaim to drink, as I wanted to do for your own good! No, not water!

 

 

Вспомни, как мне пришлось из за вас снимать со

 

Remembi, komo por yu me majbur mah shildas kun imperator-ney monograma wek fon mur, majbur muvi trupas, majbur, kom yu vidi, selfa lai ahir fo kan kwo hi duseventi she yu!

 

Remember how on account of you I had to remove

стен щиты с вензелями императора, перемещать

the shields with the emperor's insignia from the

войска, пришлось, видишь, самому приехать,

walls, had to transfer troops, had, as you see, to

глядеть, что у вас тут творится!

 

come in person to look into what goes on with you here!

 

 

Вспомни мое слово, первосвященник. Увидишь

ты не одну когорту в Ершалаиме, нет!

 

 

Memorisi may worda, shefpreiyuan: yu ve vidi bu un hi kohorta in Yerushalaim, bu un hi!

 

 

Remember my words: it is not just one cohort that

you will see here in Yershalaim, High Priest - no!

 

 

Придет под стены города полностью легион

 

Tote legion Fulminata ve lai a urba-mur, arabi kavaleria ve lai, e dan yu ve audi gro-ney plaking e geming.

 

The whole Fulminata legion will come under the

Фульмината, подойдет арабская конница, тогда

city walls, the Arabian cavalry will arrive, and then

услышишь ты горький плач и стенания.

 

you will hear bitter weeping and wailing!

 

 

Вспомнишь ты тогда спасенного Вар раввана и

пожалеешь, что послал на смерть философа с его

мирною проповедью!

 

 

Dan yu ve remembi ti yu salvi na Bar-Rabban e yu ve afsosi om he sendi a morta-puna den filosofier kun salam-ney pricha!

 

 

You will remember Bar-Rabban then, whom you

saved, and you will regret having sent to his death

a philosopher with his peaceful preaching!'

 

 

Лицо первосвященника покрылось пятнами, глаза

 

Fas de shefpreiyuan fa-kovri bay spotas, okos zai jal.

 

The high priest's face became covered with blotches,

горели.

 

his eyes burned.

 

 

Он, подобно прокуратору, улыбнулся, скалясь, и

 

Ta, similem a prokurator, diki denta al smaili-si e jawabi:

 

 

Like the procurator, he smiled, baring his teeth, and

ответил:

replied:

 

- Веришь ли ты, прокуратор, сам тому, что сейчас

говоришь? Нет, не веришь!

 

- Ob yu selfa kredi, prokurator, to ke yu shwo? Non, yu bu kredi!

`Do you yourself believe what you are saying now,

Procurator? No, you do not!

 

 

Не мир, не мир принес нам обольститель народа в

 

Bu salam, bu salam he bringi a nu da temter de jenmin inu Yerushalaim, e yu, kavaljen, samaji se gro-hao.

 

It is not peace, not peace, that the seducer of the

Ершалаим, и ты, всадник, это прекрасно

people of Yershalaim brought us, and you,

понимаешь.

 

equestrian, understand that perfectly well.

 

 

Ты хотел его выпустить затем, чтобы он смутил

 

Yu yao-te weklasi ta, dabe ta disturbi jenta, desantisi kreda e dukti jenmin a sub Roma-ney zianes!

 

You wanted to release him so that he could disturb

народ, над верою надругался и подвел народ под

the people, outrage the faith, and bring the people

римские мечи!

 

under Roman swords!

 

 

Но я, первосвященник иудейский, покуда жив, не

дам на поругание веру и защищу народ!

 

 

Bat me, shefpreiyuan de Iudeya, duran ke me jivi, bu ve lasi desantisi kreda e ve protekti jenmin!

 

But I, the high priest of the Jews, as long as I live,

will not allow the faith to be outraged and will protect the people!

 

 

Ты слышишь, Пилат? - И тут Каифа грозно

поднял руку: - Прислушайся, прокуратор!

 

 

Ob yu audi, Pilat? – E Kayafa saktem lifti handa. – Slu ba, prokurator!

 

 

Do you hear, Pilate?' And Kaifa raised his arm

menacingly: 'Listen, Procurator!'

 

 

Каифа смолк, и прокуратор услыхал опять как бы

шум моря, подкатывающего к самым стенам сада

Ирода великого. Этот шум поднимался снизу к ногам и в лицо прокуратору.

 

 

 

Kayafa en-silensi, e prokurator snova audi kwasi shum de mar kel roli-ondi rek an mur de garden de Herodus Mahan.

Sey shum lai fon nichen versu pedas e an fas de prokurator.

 

Kaifa fell silent, and the procurator again heard a

noise as if of the sea, rolling up to the very walls

of the garden of Herod the Great. The noise rose from below to the feet and into the face of the procurator.

 

 

 

А за спиной у него, там, за крыльями дворца,

слышались тревожные трубные сигналы, тяжкий

хруст сотен ног, железное бряцание, - тут

прокуратор понял, что римская пехота уже

выходит, согласно его приказу, стремясь на

страшный для бунтовщиков и разбойников предсмертный парад.

 

 

E baken suy bey, dar, baken palas-ney alas, fa-audi alarmaful trumpeta-ney signales, grave tomping de stokas de pedas, fer-ney tintining, - nau prokurator samaji  ke Roma-ney peditrupa yo zai chu segun ta-ney komanda, fa-dirigi-yen a premorta-ney parada,
dashat-ney fo rebelnik e rauber.

 

 

And behind his back, there, beyond the wings of

the palace, came alarming trumpet calls, the heavy

crunch of hundreds of feet, the clanking of iron. The

procurator understood that the Roman infantry was

already setting out, on his orders, speeding to the

parade of death so terrible for rebels and robbers.

 

 

- Ты слышишь, прокуратор? - тихо повторил

первосвященник, - неужели ты скажешь мне, что

все это, - тут первосвященник поднял обе руки, и

темный капюшон свалился с головы Каифы, -

вызвал жалкий разбойник Вар равван?

 

 

- Ob yu audi, prokurator? – kyetem repeti shefpreiyuan. – Ob yu sal shwo a me ke se olo, - nau ta lifti ambi bracha e tume kapushon lwo fon suy kapa, - es kausen bay shma-rauber Bar-Rabban?

 

 

`Do you hear, Procurator?' the high priest repeated

quietly. 'Are you going to tell me that all this' - here

the high priest raised both arms and the dark hood

fell from his head - 'has been caused by the wretched

robber Bar-Rabban?'

 

 

Прокуратор тыльной стороной кисти руки вытер

 

Prokurator bay handabey waipi mokre lenge frenta, kan an arda, poy al tangisi okos kan an skay, vidi ke nakalen globa es hampi yus sobre suy kapa e Kayafa-ney shada es ga simten bli leon-ney kauda, e shwo kyetem e egalsentem:

 

 

The procurator wiped his wet, cold forehead with the

мокрый, холодный лоб, поглядел на землю,

back of his hand, looked at the ground, then,

потом, прищурившись, в небо, увидел, что

squinting at the sky, saw that the red-hot ball was

раскаленный шар почти над самой его головою, а

almost over his head and that Kaifa's shadow had

тень Каифы совсем съежилась у львиного хвоста,

shrunk to nothing by the lion's tail, and said quietly

и сказал тихо и равнодушно:

 

and indifferently:

 

 

- Дело идет к полудню.

 

 

- Es yo hampi middey.

 

'It's nearly noon.

 

 

Мы увлеклись беседою, а между тем надо

 

Nu fa-distrati bay toka, yedoh treba fai for.

 

 

We got carried away by our conversation, and yet we

продолжать.

 

 must proceed.'

 

 

В изысканных выражениях извинившись перед

 

Al he pregi shefpreiyuan-ney skusa pa elegante expresa, ta inviti ta en-sidi on bencha pa shada de magnolia e weiti idyen til ke ta voki otre jen fo laste kurte konsilum e fai yoshi un komanda kel gwansi morta-puna.

 

 

Having apologized in refined terms before the high

первосвященником, он попросил его присесть на

priest, he invited him to sit down on a bench in the

скамью в тени магнолии и обождать, пока он

shade of a magnolia and wait until he summoned

вызовет остальных лиц, нужных для последнего

the other persons needed for the last brief conference

краткого совещания, и отдаст еще одно

and gave one more instruction connected with the

распоряжение, связанное с казнью.

execution.

 

Каифа вежливо поклонился, приложив руку к

Kayafa pokloni latifem al plasi handa on kordia e resti in garden, duran ke Pilat returni a balkon.

Kaifa bowed politely, placing his hand on his heart,

сердцу, и остался в саду, а Пилат вернулся на

and stayed in the garden while Pilate returned to the

балкон.

 

balcony.

 

 

Там ожидавшему его секретарю он велел

пригласить в сад легата легиона, трибуна когорты,

а также двух членов Синедриона и начальника

храмовой стражи, ожидавших вызова на

следующей нижней террасе сада в круглой

беседке с фонтаном.

 

 

Dar ta shwo a sekretar kel weiti ta tu inviti inu garden den legat de legion, den tribunus de kohorta, yoshi dwa yuan de Sanhedrin e shefa de mandir-ney garda, kel oli zai weiti voka pa sekwi-she pyu niche garden-terasa in ronde tinza kun fontan.

 

 

There he told the secretary, who had been waiting

for him, to invite to the garden the legate of the

legion and the tribune of the cohort, as well as the

two members of the Sanhedrin and the head of the

temple guard, who had been awaiting his

summons on the lower garden terrace, in a round gazebo with a fountain.

 

 

К этому Пилат добавил, что он тотчас выйдет и

 

Pilat adi ke ta selfa ve lai tuy, e go inu palas.

 

To this Pilate added that he himself would come out

сам, и удалился внутрь дворца.

 

to the garden at once, and withdrew into the palace.

 

 

Пока секретарь собирал совещание, прокуратор в

 

Duran ke sekretar jami konsilum, prokurator miti, in shamba shirmen fon surya bay tume parda, kun jen
kel-ney fas es haf-kovren bay kapushon, obwol in sey shamba surya-ray bu mog disturbi ta.

 

While the secretary was gathering the conference, the

procurator met, in a room shielded from the sun by

dark curtains, with a certain man, whose face was

half covered by a hood, though he could not have

been bothered by the sun's rays in this room.

 

затененной от солнца темными шторами комнате

имел свидание с каким то человеком, лицо

которого было наполовину прикрыто капюшоном,

хотя в комнате лучи солнца и не могли его беспокоить.

 

 

Свидание это было чрезвычайно кратко.

 

 

Mita es ga kurte.

 

The meeting was a very short one.

 

 

Прокуратор тихо сказал человеку несколько слов,

 

Prokurator kyetem shwo kelke worda a jen, afte lo kel toy-la fa-wek, e Pilat go tra kolonada inu garden.

 

 

The procurator quietly spoke a few words to the man,

после чего тот удалился, а Пилат через колоннаду

after which he withdrew and Pilate walked out

прошел в сад.

 

through the colonnade to the garden.

 

 

Там в присутствии всех, кого он желал видеть,

 

Dar, al presensia de oli ke ta yao vidi, prokurator solemnem e suhem anunsi ke ta konfirmi morta-kondamna a Yeshua Ha-Nozri e ofisialem inkweri sanhedrinyuanes om to, den hu fon krimenjen li preferi lasi jivi.

 

There, in the presence of all those he had desired

прокуратор торжественно и сухо подтвердил, что

to see, the procurator solemnly and dryly stated that

он утверждает смертный приговор Иешуа Га

he confirmed the death sentence on Yeshua

Ноцри, и официально осведомился у членов

Ha-Nozri, and officially inquired of the members of

Синедриона о том, кого из преступников угодно

the Sanhedrin as to whom among the criminals they

оставить в живых.

 

would like to grant life.

 

 

Получив ответ, что это - Вар равван, прокуратор

 

Afte resivi jawaba ke es Bar-Rabban, prokurator shwo:

 

 

Having received the reply that it was Bar-Rabban,

сказал:

 

the procurator said:

 

 

- Очень хорошо, - и велел секретарю тут же

 

- Muy hao, - e komandi a sekretar tu protokoli se, pren-presi in handa ti sekretar lifti fon ramla na klaspa, e shwo solemnem: - Es taim!

 

 

Very well,' and told the secretary to put it into the

занести это в протокол, сжал в руке поднятую

record at once, clutched in his hand the clasp that

секретарем с песка пряжку и торжественно сказал:

the secretary had picked up from the sand, and said

- Пора!

 

solemnly: It is time!'

 

 

Тут все присутствующие тронулись вниз по

 

Nau oli presente en-muvi nich pa chaure marmar-ney sulam inter dwa rosa-barana kel mah-chu nashi-she aroma, desendi-yen oltaim pyu nich versu palas-ney mur, versu geit kel dukti a gran maidan, glatem pavimenten, pa fin de kel fa-vidi kolonas e statuas de Yerushalaim-ney hipodrom.

 

 

Here all those present started down the wide marble

широкой мраморной лестнице меж стен роз,

stairway between walls of roses that exuded a

источавших одуряющий аромат, спускаясь все

stupefying aroma, descending lower and lower

ниже и ниже к дворцовой стене, к воротам,

towards the palace wall, to the gates opening on to

выходящим на большую, гладко вымощенную

the big, smoothly paved square, at the end of which

площадь, в конце которой виднелись колонны и

could be seen the columns and statues of the

статуи Ершалаимского ристалища.

 

Yershalaim stadium.

 

 

Лишь только группа, выйдя из сада на площадь,

 

Afte ke grupa chu garden e zin maidan, it asendi chaure ston-ney plataforma kel domini maidan. Pilat, al kan sirkum tra tangisen palakes, samaji halat.

 

 

As soon as the group entered the square from the

поднялась на обширный царящий над площадью

garden and mounted the spacious stone platform that

каменный помост, Пилат, оглядываясь сквозь

dominated the square, Pilate, looking around

прищуренные веки, разобрался в обстановке.

through narrowed eyelids, assessed the situation.

 

То пространство, которое он только что прошел,

Toy spas ke ta yus he trago, to es spas fon palas-ney mur til plataforma, es vakue, bat bifoo swa Pilat yo bu vidi maidan – es chi-ney bay jenmenga. It wud inundi i toy vakue spas i plataforma selfa, si it bu wud gei impedi bay triple fila de soldata – Sebastea-jenta pa lefta fon Pilat e Iturea-ney helpike kohorta pa desna.

 

The space he had just traversed, that is, the space

то есть пространство от дворцовой стены до

from the palace wall to the platform, was empty, but

помоста, было пусто, но зато впереди себя Пилат

before him Pilate could no longer see the square - it

площади уже не увидел - ее съела толпа. Она

had been swallowed up by the crowd, which would

залила бы и самый помост, и то очищенное

have poured over the platform and the cleared space

пространство, если бы тройной ряд себастийских

as well, had it not been kept at bay by a triple row of

солдат по левую руку Пилата и солдат итурейской

Sebastean soldiers to the left of Pilate and soldiers of

вспомогательной когорты по правую - не держал ее.

 

the auxiliary Iturean cohort to his right.

 

 

 Итак, Пилат поднялся на помост, сжимая

машинально в кулаке ненужную пряжку и щурясь.

 

Щурился прокуратор не оттого, что солнце жгло

ему глаза, нет!

 

Он не хотел почему то видеть группу

осужденных, которых, как он это прекрасно знал,

сейчас вслед за ним возводят на помост.

 

 

Also, Pilat asendi plataforma, al distratem presi buniden klaspa in kulak e al tangisi okos.

 

Prokurator tangisi okos bu por surya, non!

 

 

Por koy kausa ta bu yao vidi grupa de kondamnen jen, den kel, kom ta jan ga hao, oni zai adukti on plataforma afte ta.

 

 

And so, Pilate mounted the platform, mechanically

clutching the useless clasp in his fist and squinting

his eyes.

The procurator was squinting not because the sun

burned his eyes - no!

 

For some reason he did not want to see the group of

condemned men who, as he knew perfectly well,

were now being brought on to the platform behind him.

 

 

 

Лишь только белый плащ с багряной подбивкой

 

Tuy ke blan mantela kun hemalik subkapra apari in gaotaa on ston-ney roka sobre jen-ney mar, buvidi-she Pilat es darben an aures bay suon-onda:

 

As soon as the white cloak with crimson lining

возник в высоте на каменном утесе над краем

appeared high up on the stone cliff over the verge of

человеческого моря, незрячему Пилату в уши

the human sea, the unseeing Pilate was struck in the

ударила звуковая волна:

 

 ears by a wave of sound:

 

 

"Га а а..." Она началась негромко, зародившись

 

“Ha-a-a…” It begin bulautem, fa-janmi-yen koylok dalem bli hipodrom, poy bikam guruhalik, resti tal duran kelke sekunda e begin dekresi.

 

'Ha-a-a...' It started mutedly, arising somewhere far

 где то вдали у гипподрома, потом стала

away by the hippodrome, then became thunderous

 громоподобной и, продержавшись несколько

and, having held out for a few seconds, began to

секунд, начала спадать.

 

subside.

 

 

"Увидели меня", - подумал прокуратор.

 

 

“Li en-vidi me”, - dumi prokurator.

 

 

They've seen me,' the procurator thought.

 

 

Волна не дошла до низшей точки и неожиданно

стала опять вырастать и, качаясь, поднялась выше

первой, и на второй волне, как на морском валу

вскипает пена, вскипел свист и отдельные, сквозь

гром различимые, женские стоны.

 

 

Onda bu ateni zuy nise punta e turan begin snova kresi e, swingi-yen, sobrepasi un-ney-la,
e kom un gro-ney mar-onda fai skuma,
on dwa-ney onda skumi wisla e aparte gina-gemas, distintibile tra guruha.

 

The wave had not reached its lowest point before it

started swelling again unexpectedly and, swaying,

rose higher than the first, and as foam boils up on

the billows of the sea, so a whistling boiled up on

this second wave and, separate, distinguishable from the thunder, the wails of women.

 

 

"Это их ввели на помост... - подумал Пилат, - а

стоны оттого, что задавили нескольких женщин,

когда толпа подалась вперед".

 

 

“Oni adukti li on plataforma, - dumi Pilat, - e gemas es bikos kelke gina gei krashi wen jenmenga ek-pushi avan.”

 

 

They've been led on to the platform,' thought Pilate,

`and the wails mean that several women got crushed

as the crowd surged forward.'

 

 

Он выждал некоторое время, зная, что никакою

 

Ta weiti kelke taim, jan-yen ke nul forsa mog mah-silensi jenmenga til ke it ausspiri olo ke it hev inen e
en-silensi pa selfa.

 

 

He waited for some time, knowing that no power

could silence the crowd before it exhaled all that was

pent up in it and fell silent of itself.

 

силой нельзя заставить умолкнуть толпу, пока она

не выдохнет все, что накопилось у нее внутри, и не смолкнет сама.

 

 

И когда этот момент наступил, прокуратор

 

E wen sey momenta lai, prokurator lifti-lansi desne handa uupar, e laste shum es wekfuken fon jenmenga.

 

 

And when this moment came, the procurator threw

выбросил вверх правую руку, и последний шум

up his right arm, and the last noise was blown away

сдуло с толпы.

 

from the crowd.

 

 

Тогда Пилат набрал, сколько мог, горячего

воздуха в грудь и закричал, и сорванный его голос

понесло над тысячами голов:

 

 

Dan Pilat inuspiri, tanto kwanto ta mog, garme aira inu sina e krai, e ta-ney kreken vos hovi sobre miles de kapas:

 

 

Then Pilate drew into his breast as much of the hot air

as he could and shouted, and his cracked voice

carried over thousands of heads:

 

 

- Именем кесаря императора!

 

 

- Pa nam de kesar imperator!

 

 

'In the name of the emperor Caesar! ...'

 

 

Тут в уши ему ударил несколько раз железный

рубленый крик - в когортах, взбросив вверх копья

и значки, страшно прокричали солдаты:

 

Nau ta-ney aures es darben kelke ves bay abrupte fer-ney-si kraisa – in kohortas, al lifti-lansi uupar den lanza e signika, soldatas krai teriblem:

 

Here his ears were struck several times by a clipped

iron shout: the cohorts of soldiers raised high their

spears and standards and shouted out terribly:

 

 

- Да здравствует кесарь!

 

 

- Viva kesar!

 

 

'Long live Caesar!'

 

 

Пилат задрал голову и уткнул ее прямо в солнце.

 

 

Pilat uuparisi fas e fixi it rek an surya.

 

Pilate lifted his face and thrust it straight into the sun.

 

 

Под веками у него вспыхнул зеленый огонь, от

 

Grin agni en-flashi sub ta-ney palakes, it agnisi brein, e sobre jenmenga en-flai rauke aramaya worda:

 

 

Green fire flared up behind his eyelids, his brain

него загорелся мозг, и над толпою полетели

took flame from it, and hoarse Aramaic words went

хриплые арамейские слова:

 

flying over the crowd:

 

 

- Четверо преступников, арестованных в

 

- Char krimenjen, aresten in Yerushalaim por kila, rebela-provoka e violata de kanun e kreda, li es kondamnen a shmah-ney morta-puna – pending on stolba!

 

`Four criminals, arrested in Yershalaim for murder,

Ершалаиме за убийства, подстрекательства к

incitement to rebellion, and outrages against the

мятежу и оскорбление законов и веры,

laws and the faith, have been sentenced to a

приговорены к позорной казни - повешению на столбах!

 

shameful execution - by hanging on posts!

 

 

И эта казнь сейчас совершится на Лысой Горе!

 

 

E sey morta-puna sal eventi sun on Kalve Monta!

 

And this execution will presently be carried out on Bald Mountain!

 

 

Имена преступников - Дисмас, Гестас, Вар равван

 

Nam de krimenjen – Dismas, Gestas, Bar-Rabban e Ha-Nozri.

 

The names of the criminals are Dysmas, Gestas,

и Га Ноцри.

 

Bar-Rabban and Ha-Nozri.

 

 

Вот они перед вами!

 

 

Walaa li es bifoo yu!

 

 

Here they stand before you!'

 

 

Пилат указал вправо рукой, не видя никаких

 

Pilat indiki a desna, bu vidi-yen nul krimenjen bat jan-yen ke li es dar, pa loko wo li mus bi.

 

 

Pilate pointed to his right, not seeing any criminals,

преступников, но зная, что они там, на месте, где

but knowing they were there, in place, where they

им нужно быть.

 

ought to be.

 

 

Толпа ответила длинным гулом как бы удивления

 

Jenmenga jawabi bay longe murmura to sospira kwasi do astona o levifa.

 

The crowd responded with a long rumble as if of

или облегчения.

 

surprise or relief.

 

 

Когда же он потух, Пилат продолжал:

 

 

Afte ke it fadi, Pilat kontinu:

 

 

When it died down, Pilate continued:

 

 

- Но казнены из них будут только трое, ибо,

согласно закону и обычаю, в честь праздника

пасхи одному из осужденных, по выбору Малого

Синедриона и по утверждению римской власти,

великодушный кесарь император возвращает его

презренную жизнь!

 

 

- Bat sol tri de li ve bi mortisen, bikos, segun kanun e tradision, pa honor de mahan festa paska, a un de kondamnen wan da mahanatme kesar imperator returni suy bichival jiva, segun selekta de Syao Sanhedrin e konfirma de Roma-ney mahta.

 

 

'But only three of them will be executed, for, in

accordance with law and custom, in honour of the

feast of Passover, to one of the condemned, as

chosen by the Lesser Sanhedrin and confirmed by

Roman authority, the magnanimous emperor Caesar

will return his contemptible life!'

 

 

Пилат выкрикивал слова и в то же время слушал,

 

Pilat zai krai worda e pa same taim zai audi, komo murmura gei replasi bay gro-silensa.

 

Pilate cried out the words and at the same time

как на смену гулу идет великая тишина.

 

listened as the rumble was replaced by a great silence.

 

 

Теперь ни вздоха, ни шороха не доносилось до его

 

Nau ni sospira ni sususa ateni ta-ney aures, e ye iven un momenta wen sembli a Pilat ke olo sirkum ta desapari totem.

 

Not a sigh, not a rustle reached his ears now, and

ушей, и даже настало мгновение, когда Пилату

there was even a moment when it seemed to Pilate

показалось, что все кругом вообще исчезло.

 

that everything around him had vanished altogether.

 

 

Ненавидимый им город умер, и только он один

 

Ti ta heni na urba he morti, e sol ta zai stan al fas kontra skay, jal-ney bay vertikale ray.

 

 

The hated city died, and he alone is standing there,

стоит, сжигаемый отвесными лучами, упершись

scorched by the sheer rays, his face set against the

лицом в небо.

 

sky.

 

 

Пилат еще придержал тишину, а потом начал

 

Pilat teni silensa idyen pyu, poy krai:

 

 

Pilate held the silence a little longer, and then began

выкрикивать:

 

to cry out:

 

 

- Имя того, кого сейчас при вас отпустят на

 

- Nam de wan kel nau, bifoo yu, ve bi librisen es...

 

 

'The name of the one who will now be set free before

свободу...

you is...'

 

Он сделал еще одну паузу, задерживая имя,

проверяя, все ли сказал, потому что знал, что

мертвый город воскреснет после произнесения

имени счастливца и никакие дальнейшие слова

слышны быть не могут.

 

Ta fai yoshi un pausa, bifoo shwo nam, cheki-yen ob
ta he shwo olo hi, bikos ta jan ke morte urba ve rijivi afte ke nam de fortunnik es pronunsen e nul for-ney worda
ve bi audi-ney.

 

He made one more pause, holding back the name,

making sure he had said all, because he knew that the

dead city would resurrect once the name of the lucky

man was spoken, and no further words would be

heard.

 

 

"Все? - беззвучно шепнул себе Пилат, - все. Имя!"

 

 

“Fin ku? – sinvos-nem hamsi a swa Pilat. – Fin. Nam!”

 

 

'All?' Pilate whispered soundlessly to himself.

'All. The name!'

 

 

И, раскатив букву "р" над молчащим городом, он

 

E al roli letra “R” sobre silensi-she urba, ta krai:

 

 

And, rolling the letter 'r' over the silent city, he

прокричал:

 

cried:

 

 

- Вар равван!

 

 

- Bar-Rabban!

 

 

'Bar-Rabban!'

 

 

Тут ему показалось, что солнце, зазвенев, лопнуло

над ним и залило ему огнем уши.

В этом огне бушевали рев, визги, стоны, хохот и

свист.

 

 

 

Dan sembli a ta ke surya en-baji e bangi sobre ta e inundi ta-ney aures bay agni. In toy agni furiavati braisa, skwila, gema, rida e wisla.

 

 

Here it seemed to him that the sun, clanging, burst

over him and flooded his ears with fire.

This fire raged with roars, shrieks, wails, guffaws

and whistles.

 

 

 

Пилат повернулся и пошел по мосту назад к

ступеням, не глядя ни на что, кроме разноцветных

шашек настила под ногами, чтобы не оступиться.

 

 

Pilat turni e go bak versu sulam al bu kan enisa exepte muchokolor-ney kwadras de poda sub pedas, dabe bu misstepi.

 

Pilate turned and walked back across the platform

to the stairs, looking at nothing except the

multicoloured squares of the flooring under his feet, so as not to trip.

 

 

Он знал, что теперь у него за спиною на помост

 

Ta jan ke nau baken ta-ney bey plataforma gei pluvi bay bronse moneta, tamra, ke jenta in wuli-she jenmenga krushi mutu e klimbi on plechas dabe vidi bay swa-ney okos den mirakla – komo jen kel yus bin in handas de morta, he eskapi fon sey handas!

 

He knew that behind his back the platform was

градом летят бронзовые монеты, финики, что в

being showered with bronze coins, dates, that people

воющей толпе люди, давя друг друга, лезут на

in the howling mob were climbing on shoulders,

плечи, чтобы увидеть своими глазами чудо - как

crushing each other, to see the miracle with their

человек, который уже был в руках смерти,

own eyes - how a man already in the grip of death

вырвался из этих рук!

 

escaped that grip!

 

 

Как легионеры снимают с него веревки, невольно

причиняя ему жгучую боль в вывихнутых на

допросе руках, как он, морщась и охая, все же

улыбается бессмысленной сумасшедшей улыбкой.

 

 

Komo legionyuan depon korda fon ta, sinvolem kausi-yen agude tunga in handas dejoren al bekwesta; komo ta grimasi e gemi-ki, yedoh smaili pa sinsensu-ney pagale smaila.

 

 

How the legionaries take the ropes off him,

involuntarily causing him burning pain in his arms,

dislocated during his interrogation; how he,

wincing and groaning, nevertheless smiles a senseless, crazed smile.

 

 

Он знал, что в это же время конвой ведет к

 

Ta jan ke pa same taim eskorta zai dukti tri jen do ligen handas a flanke sulam, dabe mah li go pa kamina versu westa, aus urba, a Kalve Monta.

 

He knew that at the same time the convoy was

боковым ступеням троих со связанными руками,

already leading the three men with bound arms to the

чтобы выводить их на дорогу, ведущую на запад,

side stairs, so as to take them to the road going west

за город, к Лысой Горе.

 

from the city, towards Bald Mountain.

 

 

Лишь оказавшись за помостом, в тылу его, Пилат

открыл глаза, зная, что он теперь в безопасности -

осужденных он видеть уже не мог.

 

 

Sol al he geti baken plataforma Pilat ofni okos, jan-yen ke nau ta es in anchuntaa – ta bu pyu mog vidi kondamnen jen.

 

 

Only when he was off the platform, to the rear of

it, did Pilate open his eyes, knowing that he was now

safe - he could no longer see the condemned men.

 

 

К стону начинавшей утихать толпы

 

A gema to murmura de kyetifi-she jenmenga nau mixifi e fa-audi da agude kraisa de kraiyuanes kel repeti, koys pa aramaya, otres pa elin, den olo to ke prokurator he krai fon plataforma.

 

Mingled with the wails of the quieting crowd, yet

примешивались теперь и были различимы

distinguishable from them, were the piercing cries of

пронзительные выкрики глашатаев, повторявших

heralds repeating, some in Aramaic, others in Greek,

одни на арамейском, другие на греческом языках

all that the procurator had cried out from the

все то, что прокричал с помоста прокуратор.

 

platform.

 

 

Кроме того, до слуха долетел дробный,

 

Krome to, den auda ateni da stakato-ney taratori-she e blisifi-she kaval-tomping e un trumpeta kel krai koysa ga kurtem e alegrem.

 

Besides that, there came to his ears the tapping,

стрекочущий и приближающийся конский топот и

clattering and approaching thud of hoofs, and a

труба, что то коротко и весело прокричавшая.

trumpet calling out something brief and merry.

 

Этим звукам ответил сверлящий свист мальчишек

с кровель домов улицы, выводящей с базара на

гипподромскую площадь, и крики "берегись!".

 

A sey suones jawabi pirse wisla de boys on rufes pa gata dukti-she fon basar a hipodrom-ney maidan, yoshi kraisa “Chauki!”

 

These sounds were answered by the drilling whistles

of boys on the roofs of houses along the street that

led from the bazaar to the hippodrome square, and by cries of 'Look out!'

 

 

Солдат, одиноко стоявший в очищенном

 

Un soldata kel zai stan in klinisen spas de maidan kun signika in handa, ta ek-mavi it alarmem, e dan prokurator, legat de legion, sekretar e eskorta stopi.

 

 

A soldier, standing alone in the cleared space of the

пространстве площади со значком в руке,

square with a standard in his hand, waved it

тревожно взмахнул им, и тогда прокуратор, легат

anxiously, and then the procurator, the legate of the

легиона, секретарь и конвой остановились.

 

legion, the secretary and the convoy stopped.

 

 

Кавалерийская ала, забирая все шире рыси,

вылетела на площадь, чтобы пересечь ее в

сторонке, минуя скопище народа, и по переулку

под каменной стеной, по которой стлался

виноград, кратчайшей дорогой проскакать к Лысой Горе.

 

 

Kavaleria-ney ala, al mah-pyu kwaytaa, troti-flai inu maidan dabe krosi it pa flanka, pa taraf fon jenmenga, e raidi a Kalve Monta pa zuy kurte dao, along gata-ki do vin-kovren mur.

 

 

A cavalry ala, at an ever-lengthening trot, flew out

into the square, so as to cross it at one side,

bypassing the mass of people, and ride down a lane

under a stone wall covered with creeping vines,

taking the shortest route to Bald Mountain.

 

 

Летящий рысью маленький, как мальчик, темный,

 

Flai-troti-she komander de ala, syao kom boy, tumderme kom mulat, Siria-jen, al pasi bifoo Pilat krai koysa pa gao vos e ek-tiri zian aus dan.

 

At a flying trot, small as a boy, dark as a mulatto,

как мулат, командир алы - сириец, равняясь с

the commander of the ala, a Syrian, coming abreast

Пилатом, что то тонко выкрикнул и выхватил из

of Pilate, shouted something in a high voice and

ножен меч.

 

snatched his sword from its sheath.

 

 

Злая вороная взмокшая лошадь шарахнулась, поднялась на дыбы.

 

 

Ira-ney swate mokre kaval ek-hili e fa-lifti on bakgambas.

 

The angry, sweating black horse shied and reared.

 

 

Вбросив меч в ножны, командир ударил плетью

лошадь по шее, выровнял ее и поскакал в

переулок, переходя в галоп.

 

 

Komander sovi zian inu dan, swipi kaval pa galsa, mah ta riladi e raidi inu gata-ki en-galopi-yen.

 

 

Thrusting his sword back into its sheath, the

commander struck the horse's neck with his crop,

brought him down, and rode off into the lane, breaking into a gallop.

 

 

За ним по три в ряд полетели всадники в туче

 

Afte ta, po tri in fila, flai kavaljenta in polva-badal, kun salti-she nok de leve bambu-lanza. Pas prokurator flai fases kel aspekti osobem tume sub blan chalmas, fases kun alegrem diki-ney brili-she denta.

 

 

After him, three by three, horsemen flew in a

пыли, запрыгали кончики легких бамбуковых пик,

cloud of dust, the tips of their light bamboo lances

мимо прокуратора понеслись казавшиеся особо

bobbing, and faces dashed past the procurator -

смуглыми под белыми тюрбанами лица с весело

looking especially swarthy under their white turbans

оскаленными, сверкающими зубами.

 

- with merrily bared, gleaming teeth.

 

 

Поднимая до неба пыль, ала ворвалась в переулок,

и мимо Пилата последним проскакал солдат с

пылающей на солнце трубою за спиной.

 

 

Al lifti polva til skay, ala desapari in gata-ki, e pa laste pas Pilat raidi un soldata kun ti flami sub surya na trumpeta baken bey.

 

 

Raising dust to the sky, the ala burst into the lane,

and the last to ride past Pilate was a soldier with a

trumpet slung on his back, blazing in the sun.

 

 

Закрываясь от пыли рукой и недовольно морща

лицо, Пилат двинулся дальше, устремляясь к

воротам дворцового сада, а за ним двинулся легат,

секретарь и конвой.

 

 

Al fa-shirmi fon polva bay handa e al grimasi nosantushem, Pilat muvi for versu geit de palas-garden, e afte ta muvi legat, sekretar e eskorta.

 

 

Shielding himself from the dust with his hand and

wrinkling his face discontentedly, Pilate started on

in the direction of the gates to the palace garden,

and after him came the legate, the secretary, and the convoy.

 

 

Было около десяти часов утра.

 

 

Es sirke klok shi de sabah.

 

 

It was around ten o'clock in the morning.