Глава 20	CHAPTA 20	CHAPTER 20.
Крем Азазелло	Krem de Azazello	Azazello's Cream
Луна в вечернем чистом небе висела полная, видная сквозь ветви клена.	Luna in aksham-ney klare skay zai pendi fule, vidibile tra klen-ney branchas.	The moon in the clear evening sky hung full, visible through the maple branches.
Липы и акации разрисовали землю в саду сложным узором пятен.	Lindas e akasyas fai jatile spota-ney rasma on arda in garden.	Lindens and acacias drew an intricate pattern of spots on the ground in the garden.
Трехстворчатое окно в фонаре, открытое, но задернутое шторой, светилось бешеным электрическим светом.	Tri-shan-ney baljiwinda, ofnen bat parden, zai lumi bay furia-ney elektre luma.	The triple bay window, open but covered by a curtain, was lit with a furious electric light.
В спальне Маргариты Николаевны горели все огни и освещали полный беспорядок в комнате.	Oli lampa zai jal in somnishamba de Margarita Nikolayevna e lumisi tote desordina in shamba.	In Margarita Nikolaevna's bedroom all the lamps were burning, illuminating the total disorder in the room.
На кровати на одеяле лежали сорочки, чулки и белье, скомканное же белье валялось просто на полу рядом с раздавленной в волнении коробкой папирос.	On kama on manta zai lagi kelke nochakamisa, jurap e inenklaida, yoshi myaten inenklaida es simplem shwai-ney on poda bli un sigareta-pak krashen por agita.	On the blanket on the bed lay shifts, stockings and underwear. Crumpled underwear was also simply lying about on the floor next to a box of cigarettes crushed in the excitement.
Туфли стояли на ночном столике рядом с недопитой чашкой кофе и пепельницей, в которой дымил окурок, на спинке стула висело черное вечернее платье.	Shus zai stan on nochatabla bli bufinpi-ney tasa de kahwa e pepladan in kel un sigareta-tokon zai fumi. Un swate aksham-roba zai pendi on stula-bey.	Shoes stood on the night table next to an unfinished cup of coffee and an ashtray in which a butt was smoking. A black evening dress hung over the back of a chair.
В комнате пахло духами, кроме того, в нее доносился откуда то запах раскаленного утюга.	In shamba fa-fauhi parfum. Krome to, fauha de nakalen yunda lai fon koylok.	The room smelled of perfume. Besides that, the smell of a red-hot iron was coming from somewhere.
Маргарита Николаевна сидела перед трюмо в одном купальном халате, наброшенном на голое тело, и в замшевых черных туфлях.	Margarita Nikolayevna zai sidi bifoo lemar-ney mira, ela onhev sol baniroba pa nude korpa e swate gamusa-shus.	Margarita Nikolaevna sat in front of the pier-glass, with just a bathrobe thrown over her naked body, and in black suede shoes.
Золотой браслет с часиками лежал перед Маргаритой Николаевной рядом с коробочкой, полученной от Азазелло, и Маргарита не сводила глаз с циферблата.	Un golde braslet-ney handakloka zai lagi bifoo Margarita Nikolayevna bli boxa-ki resiven fon Azazello, e Margarita bu mah-wek kansa fon siferblat.	A gold bracelet with a watch lay in front of Margarita Nikolaevna, beside the box she had received from Azazello, and Margarita did not take her eyes from its face.
Временами ей начинало казаться, что часы сломались и стрелки не движутся.	Pa koy taim sembli a ela ke handakloka es kaput e ambi diker bu muvi.	At times it began to seem to her that the watch was broken and the hands were not moving.
Но они двигались, хотя и очень медленно, как будто прилипая, и наконец длинная стрелка упала на двадцать девятую минуту десятого.	Bat li zai muvi hi, obwol ga lentem, kwasi klingi-yen, e pa fin longe diker trefi dwashi-nin-ney minuta afte klok nin.	But they were moving, though very slowly, as if sucking, and at last the big hand fell on the twenty-ninth minute past nine.
Сердце Маргариты страшно стукнуло, так что она не смогла даже сразу взяться за коробочку.	Margarita-ney kordia ek-tuki gro, also ela iven bu mog tuy pren boxa-ki.	Margarita's heart gave a terrible thump, so that she could not even take hold of the box right away.
Справившись с собою, Маргарита открыла ее и увидела в коробочке жирный желтоватый крем.	Al he domini swa, Margarita ofni it e vidi in boxa-ki koy fet-ney hwanish krem.	Having mastered herself, Margarita opened it and saw in the box a rich, yellowish cream.
Ей показалось, что он пахнет болотной тиной.	It fauhi semblem pa sumpa-ney alga.	It seemed to her that it smelted of swamp slime.
Кончиком пальца Маргарита выложила небольшой мазочек крема на ладонь, причем сильнее запахло болотными травами и лесом, и затем ладонью начала втирать крем в лоб и щеки.	Bay un finganok Margarita pon idyenka on pama, al lo kel fauha de sumpa-ney herbas e shulin fa-pyu, e poy ela begin froti krem inu frenta e wangas.	With the tip of her finger, Margarita put a small dab of the cream on her palm, the smell of swamp grass and forest grew stronger, and then she began rubbing the cream into her forehead and cheeks with her palm.
Крем легко мазался и, как показалось Маргарите, тут же испарялся.	Krem fa-smiri fasilem e, kom sembli a Margarita, vapori wek tuy.	The cream spread easily and, as it seemed to Margarita, evaporated at once.
Сделав несколько втираний, Маргарита глянула в зеркало и уронила коробочку прямо на стекло часов, от чего оно покрылось трещинами.	Al he fai kelke frota, Margarita ek-kan inu mira e lasi lwo boxa-ki rek on kloka-ney glas, e it raskreki.	Having rubbed several times, Margarita glanced into the mirror and dropped the box right on her watch crystal, which became covered with cracks.
Маргарита закрыла глаза, потом глянула еще раз и бурно расхохоталась.	Margarita klosi okos, poy ek-kan yoshi un ves e lwo in gro-rida.	Margarita closed her eyes, then glanced once again and burst into stormy laughter.
Ощипанные по краям в ниточку пинцетом брови сгустились и черными ровными дугами легли над зазеленевшими глазами.	Brovas, kel bin pluken bay pinser til dine linia, nau li es densifi-ney e kom swate egale arkas zai lagi sobre grinifi-ney okos.	Her eyebrows, plucked to a thread with tweezers, thickened and lay in even black arches over her greening eyes.
Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переносицу, появившаяся тогда, в октябре, когда пропал мастер, бесследно пропала.	Toy dine vertikale ruga-ki kati-she nosriza kel apari-te dan, in oktoba, wen master desapari, it fa-yok sin trasa.	The thin vertical crease cutting the bridge of her nose, which had appeared back then, in October, when the master vanished, disappeared without a trace.
Исчезли и желтенькие тени у висков, и две чуть заметные сеточки у наружных углов глаз.	Fa-yok i dwa hwanish shada bli visok, i dwa apena vidibile ruga-weba-ki pa ausen-angula de okos.	So did the yellowish shadows at her temples and the two barely noticeable little webs of wrinkles at the outer corners of her eyes.
Кожа щек налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел и чист, а парикмахерская завивка волос развилась.	Wanga-derma fulifi bay egale rose kolor, frenta fa blan e klin, e frisiguan-ney kurlisa de har dekurlifi.	The skin of her cheeks filled out with an even pink colour, her forehead became white and clear, and the hairdresser's waves in her hair came undone.
На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати, безудержно хохочущая, скалящая зубы.	Fon mira a trishi-yar-ney Margarita zai kan da swathar-ney, naturalem kurle gina do sirke dwashi yar, kel zai gro-ridi sinretenem al diki denta.	From the mirror a naturally curly, black-haired woman of about twenty was looking at the thirty-year-old Margarita, baring her teeth and shaking with laughter.
Нахохотавшись, Маргарита выскочила из халата одним прыжком и широко зачерпнула легкий жирный крем и сильными мазками начала втирать его в кожу тела.	Al he sufridi, Margarita ek-salti aus baniroba, cherpi mucho leve fet-ney krem e pa forte ek-smiras begin froti it inu derma de korpa.	Having laughed her fill, Margarita jumped out of her bathrobe with a single leap, dipped freely into the light, rich cream, and with vigorous strokes began rubbing it into the skin of her body.
Оно сейчас же порозовело и загорелось.	It tuy rosifi e en-jal-si.	It at once turned pink and tingly.
Затем мгновенно, как будто из мозга выхватили иголку, утих висок, нывший весь вечер после свидания в Александровском саду, мускулы рук и ног окрепли, а затем тело Маргариты потеряло вес.	Dan pa un momenta, kwasi den igla oni ek-tiri aus brein, stopi tungi da visok kel tungi-te ol aksham afte mita in Alexander-ney Garden; muskulas de brachas e gambas vigorifi, e dan Margarita-ney korpa lusi vega.	That instant, as if a needle had been snatched from her brain, the ache she had felt in her temple all evening after the meeting in the Alexandrovsky Garden subsided, her leg and arm muscles grew stronger, and then Margarita's body became weightless.
Она подпрыгнула и повисла в воздухе невысоко над ковром, потом ее медленно потянуло вниз, и она опустилась.	Ela salti uupar e hovi-pendi in aira bugao sobre tapis, poy ye lente tira anich, e ela desendi.	She sprang up and hung in the air just above the rug, then was slowly pulled down and descended.
– Ай да крем! Ай да крем! – закричала Маргарита, бросаясь в кресло.	- Superkrem! Superkrem! – krai Margarita e fa-lansi inu brachastula.	– Ай да крем!What a cream!' cried Margarita, throwing herself into an armchair.
Втирания изменили ее не только внешне.	Inufrota he shanji ela bu sol externem.	The rubbings changed her not only externally.
Теперь в ней во всей, в каждой частице тела, вскипала радость, которую она ощутила, как пузырьки, колющие все ее тело.	Nau in ela tote, in kada partikla de korpa, joisa zai joshi, den kel ela senti kom paovating kel idyen piki-piki ol korpa.	Now joy was boiling up in her, in all of her, in every particle of her body, which felt to her like bubbles prickling her body all over.
Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего.	Margarita en-senti swa libre, libre fon olo.	Margarita felt herself free, free of everything.
Кроме того, она поняла со всей ясностью, что именно случилось то, о чем утром говорило предчувствие, и что она покидает особняк и прежнюю свою жизнь навсегда.	Krome to, ela samaji pa fule klaritaa ke zai eventi yus to om kwo elay pre-senta shwo-te pa sabah, e ke ela zai kwiti sey dom e ol bifoo-ney jiva fo sempre.	Besides, she understood with perfect clarity that what was happening was precisely what her presentiment had been telling her in the morning, and that she was leaving her house and her former life forever.
Но от этой прежней жизни все же откололась одна мысль о том, что нужно исполнить только один последний долг перед началом чего то нового, необыкновенного, тянущего ее наверх, в воздух.	Yedoh fon sey bifoo-ney jiva un duma weksplinti: ke treba zwo sol un laste deba bifoo beginsa de koysa nove, koysa nopinchan, koysa kel tiri ela uupar, inu aira.	But, even so, a thought split off from this former life about the need of fulfilling just one last duty before the start of something new, extraordinary, which was pulling her upwards into the air.
И она, как была нагая, из спальни, то и дело взлетая на воздух, перебежала в кабинет мужа и, осветив его, кинулась к письменному столу.	E nude, kom ela es, ela lopi, al flai-flai uupar oltaim, fon somnishamba a gunshamba de mursha, e, al he mah-on luma, fa-lansi a skribitabla.	And, naked as she was, she ran from her bedroom, flying up in the air time and again, to her husband's study, and, turning on the light, rushed to the desk.
На вырванном из блокнота листе она без помарок быстро и крупно карандашом написала записку:	Ela tori un paja fon notikitaba e skribi on it kway e granem, sin koy korekta:	On a page torn from a notebook, she pencilled a note quickly and in big letters, without any corrections:
«Прости меня и как можно скорее забудь.	“Pardoni me e fogeti zuy kway posible.	Forgive me and forget me as soon as possible.
Я тебя покидаю навек.	Me kwiti yu fo sempre.	I am leaving you for ever.
Не ищи меня, это бесполезно.	Bye shuki me, es vane.	Do not look for me, it is useless.
Я стала ведьмой от горя и бедствий, поразивших меня.	Me he bikam jadugina por griva e disastas kel trefi me.	I have become a witch from the grief and calamities that have struck me.
Мне пора.	Es yo taim.	It's time for me to go.
Прощай.Маргарита».	Adyoo. Margarita”.	Farewell. Margarita.
С совершенно облегченной душой Маргарита прилетела в спальню, и следом за нею туда же вбежала Наташа, нагруженная вещами.	Kun kompletem levifen atma Margarita flai inu somnishamba,e afte ela adar inulopi Natasha, loden bay mucho kosa.	With a completely unburdened soul, Margarita came flying into the bedroom, and after her ran Natasha, loaded down with things.
И тотчас все эти вещи, деревянные плечики с платьем, кружевные платки, синие шелковые туфли на распялках и поясок – все это посыпалось на пол, и Наташа всплеснула освободившимися руками.	E tuy oli sey kosa – ligne pendika kun roba, dantela-ney tuh, blu silke shus kun stirika, kamar – se olo lwo on poda, e Natasha ek-mavi handas pa astona.	At once all these things - a wooden hanger with a dress, lace shawls, dark blue satin shoes on shoe-trees and a belt - all of it spilled on the floor, and Natasha clasped her freed hands.
– Что, хороша? – громко крикнула охрипшим голосом Маргарита Николаевна.	- Kwo, jamil ku? – Margarita Nikolayevna krai lautem pa rauke vos.	'What, nice?' Margarita Nikolaevna cried loudly in a hoarse voice.
– Как же это? – шептала Наташа, пятясь, – как вы это делаете, Маргарита Николаевна?	- Komo es posible? – Natasha hamsi al bakmuvi. - Komo hi yu zwo se, Margarita Nikolayevna?	'How can it be?' Natasha whispered, backing away. 'How did you do it, Margarita Nikolaevna.'
– Это крем! Крем, крем, – ответила Маргарита, указывая на сверкающую золотую коробку и поворачиваясь перед зеркалом.	- Es krem! Krem, krem, - jawabi Margarita al indiki brili-she golde boxa-ki e al turni bifoo mira.	'It's the cream! The cream, the cream!' answered Margarita, pointing to the glittering golden box and turning around in front of the mirror.
Наташа, забыв про валяющееся на полу мятое платье, подбежала к трюмо и жадными, загоревшимися глазами уставилась на остаток мази.	Natasha, fogeti-yen myaten roba lwo-ney on poda, lopi a mira e fixem en-kan den resta de krem bay avide, brili-she okos.	Natasha, forgetting the wrinkled dress lying on the floor, ran up to the pier-glass and fixed her greedy, lit-up eyes on the remainder of the cream.
Губы ее что то шептали.	Elay labas hamsi koysa.	Her lips were whispering something.
Она опять повернулась к Маргарите и проговорила с каким то благоговением:	Ela snova turni a Margarita e shwo kun koy mahaba:	She again turned to Margarita and said with a sort of awe:
– Кожа то! Кожа, а?	- Oo, derma! Derma!	'And, oh, the skin! The skin!
Маргарита Николаевна, ведь ваша кожа светится. – Но тут она опомнилась, подбежала к платью, подняла и стала отряхивать его.	Margarita Nikolayevna, yur derma zai lumi! – Bat nau ela rifai konsa, lopi a roba, pren-lifti it e begin sheiki-klini.	Margarita Nikolaevna, your skin is glowing!' But she came to her senses, ran to the dress, picked it up and began shaking it out.
– Бросьте! Бросьте! – кричала ей Маргарита, – к черту его, все бросьте!	- Mah-lwo! Mah-lwo! – Margarita krai a ela, - a diabla se olo, mah-lwo!	'Leave it! Leave it!' Margarita shouted to her. 'Devil take it!
Впрочем, нет, берите его себе на память.	Oda non, pren ba it fo swa pa rememba.	Leave it all! Or, no, keep it as a souvenir.
Говорю, берите на память.	Me shwo, pren hi pa rememba.	As a souvenir, I tell you.
Все забирайте, что есть в комнате.	Pren olo ke ye in shamba.	Take everything in the room!'
Как будто ополоумев, неподвижная Наташа некоторое время смотрела на Маргариту, потом повисла у нее на шее, целуя и крича:	Turdi-ney Natasha sinmuvem kan an Margarita kelke taim, poy fa-lansi a ela e embrasi al kisi e krai:	As if half-witted, the motionless Natasha looked at Margarita for some time, then hung on her neck, kissing her and crying out:
– Атласная! Светится! Атласная!А брови то, брови!	- Satin-ney! Zai lumi! Zai glan! E brovas, brovas!	'Satin! Glowing! Satin! And the eyebrows, the eyebrows!'
– Берите все тряпки, берите духи и волоките к себе в сундук, прячьте, – кричала Маргарита, – но драгоценностей не берите, а то вас в краже обвинят.	- Pren ba oli trapa, pren parfum e trani a swa-ney sunduk, ahfi, - Margarita zai krai, - bat bye pren yuwelka, oni mog akusi yu om chora.	`Take all these rags, take the perfume, drag it to your trunk, hide it,' cried Margarita, 'but don't take any valuables, they'll accuse you of stealing.'
Наташа сгребла в узел, что ей попало под руку, платья, туфли, чулки и белье, и побежала вон из спальни.	Natasha graspi-jami inu tuan olo kel geti sub handa – roba, shus, jurap, inenklaida – e lopi aus somnishamba.	Natasha grabbed and bundled up whatever came to her hand - dresses, shoes, stockings, underwear - and ran out of the bedroom.
В это время откуда то с другой стороны переулка, из открытого окна, вырвался и полетел громовой виртуозный вальс и послышалось пыхтение подъехавшей к воротам машины.	Al toy momenta, fon koylok pa otre taraf de gata-ki, gro-laute virtuos-ney valza en-stromi e en-flai fon ofni-ney winda, yoshi fa-audi pufpufing de auto kel raki-lai a geit.	Just then from somewhere at the other end of the lane a thundering, virtuoso waltz burst and flew out an open window, and the chugging of a car driving up to the gate was heard.
– Сейчас позвонит Азазелло! – воскликнула Маргарита, слушая сыплющийся в переулке вальс, – он позвонит!	- Azazello sal foni nau! – exklami Margarita al slu valza kel joshi in gata-ki. – Ta sal foni!	`Azazello will call now!' exclaimed Margarita, listening to the waltz spilling into the lane. 'He'll call!
А иностранец безопасен. Да, теперь я понимаю, что он безопасен!	E toy auslandajen es anchun. Ya, nau me samaji ke ta es anchun!	And the foreigner's not dangerous, yes, I understand now that he's not dangerous!'
Машина зашумела, удаляясь от ворот.	Auto en-shumi al raki wek fon geit.	There was the noise of a car driving away from the front gate.
Стукнула калитка, и на плитках дорожки послышались шаги.	Garden-geit ek-tuki, e fa-audi stepas on platas de kamina-ki.	The garden gate banged, and steps were heard on the tiles of the path.
«Это Николай Иванович, по шагам узнаю, – подумала Маргарита, – надо будет сделать на прощание что то очень смешное и интересное».	“Es Nikolay Ivanovich, me rekoni ta-ney stepas, - Margarita dumi. – Me zwo ba pa adyoo koysa muy drole e interes-ney”.	'It's Nikolai Ivanovich, I recognize his footsteps,' thought Margarita. 'I must do something funny and interesting in farewell.'

Маргарита рванула штору в сторону и села на подоконник боком, охватив колено руками.	Margarita ek-tiri parda a taraf e en-sidi on winda-planka flankem, al sirkumpren genus.	Margarita tore the curtain open and sat sideways on the window-sill, her arms around her knees.
Лунный свет лизнул ее с правого бока.	Luna-luma lisi ela fon desne flanka.	Moonlight licked her from the right side.
Маргарита подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо.	Margarita uuparisi fas versu luna e zwo drimaful poetike myen.	Margarita raised her head towards the moon and made a pensive and poetic face.
Шаги стукнули еще раза два и затем внезапно стихли.	Stepas tuki yoshi para ves e turan stopi.	The steps tapped twice more, and then suddenly - silence.
Еще полюбовавшись на луну, вздохнув для приличия, Маргарита повернула голову в сад и действительно увидела Николая Ивановича, проживающего в нижнем этаже этого самого особняка.	Margarita kan-admiri luna yoshi idyen taim, sospiri fo gaitaa, poy turni kapa a garden e verem vidi Nikolay Ivanovich kel habiti in nichetaja de same dom.	After admiring the moon a little longer, sighing for the sake of propriety, Margarita turned her head to the garden and indeed saw Nikolai Ivanovich, who lived on the bottom floor of the same house.
Луна ярко заливала Николая Ивановича.	Luna zai beliti Nikolay Ivanovich yarkem.	Moonlight poured down brightly on Nikolai Ivanovich.
Он сидел на скамейке, и по всему было видно, что он опустился на нее внезапно.	Ta zai sidi on bencha, e ol suy aspekta gavahi ke ta he sinki on it turan hi.	He was sitting on a bench, and there was every indication that he had sunk on to it suddenly.
Пенсне на его лице как то перекосилось, а свой портфель он сжимал в руках.	Nosokula on suy fas es koykomo oblikuifen, e den swa-ney dokubao ta zai presi bay ambi handa.	The pince-nez on his face was somehow askew, and he was clutching his briefcase in his hands.
– А, здравствуйте, Николай Иванович! – грустным голосом сказала Маргарита, – добрый вечер! Вы из заседания?	- Aa, hao aksham, Nikolay Ivanovich! – Margarita shwo pa triste vos. – Yu zai returni fon asembla?	'Ah, hello, Nikolai Ivanovich,' Margarita said in a melancholy voice. 'Good evening! Coming back from a meeting?'
Николай Иванович ничего не ответил на это.	Nikolay Ivanovich bu jawabi a se.	Nikolai Ivanovich made no reply to that.
– А я, – продолжала Маргарита, побольше высовываясь в сад, – сижу одна, как видите, скучаю, гляжу на луну и слушаю вальс.	- E me, - Margarita kontinu al muvi pyu aus inu garden, - me zai sidi sole, kom yu vidi, zai enoi, zai kan luna e slu valza.	'And I,' Margarita went on, leaning further out into the garden, 'am sitting alone, as you see, bored, looking at the moon and listening to the waltz...'
Левою рукою Маргарита провела по виску, поправляя прядь волос, потом сказала сердито:	Margarita pasi lefte handa pa visok al ordini har, poy shwo vexem:	Margarita passed her left hand over her temple, straightening a strand of hair, then said crossly:
– Это невыносимо, Николай Иванович!	- Es nolatif, Nikolay Ivanovich!	That is impolite, Nikolai Ivanovich!
Все таки я дама, в конце концов!	Me es ya dama, pa fin!	I'm still a woman after all!
Ведь это хамство не отвечать, когда с вами разговаривают!	Es patan tu bu jawabi wen oni shwo a yu!	It's boorish not to reply when someone is talking to you.'
Николай Иванович, видный в луне до последней пуговки на серой жилетке, до последнего волоска в светлой бородке клинышком, вдруг усмехнулся дикой усмешкой, поднялся со скамейки и, очевидно, не помня себя от смущения, вместо того, чтобы снять шляпу, махнул портфелем в сторону и ноги согнул, как будто собирался пуститься вприсядку.	Nikolay Ivanovich, vidibile in luna-luma til laste buton-ki on grey jilet, til laste harinka in klare kailalik barba, ta turan fai pumbe ek-rida, fa-lifti fon bencha e, evidentem por gro-konfusa, inplas depon shapa ta ek-mavi dokubao a taraf e flexi gambas kwasi sal fai kokoridansa.	Nikolai Ivanovich, visible in me moonlight to the last button on his grey waistcoat, to the last hair of his blond, wedge-shaped beard, suddenly smiled a wild smile, rose from the bench, and, apparently beside himself with embarrassment, instead of taking off his hat, waved his briefcase to the side and bent his knees as if about to break into a squatting dance.
– Ах, какой вы скучный тип, Николай Иванович, – продолжала Маргарита, – вообще вы все мне так надоели, что я выразить вам этого не могу, и так я счастлива, что с вами расстаюсь!	- Ah, yu es gro-enoisaful wan, Nikolay Ivanovich, - Margarita fai for. – Generalem yu oli tedi me gro, pyu gro kem me mog shwo, e me sta tan’ felis ke me kwiti yu!	'Ah, what a boring type you are, Nikolai Ivanovich!' Margarita went on. 'Generally, I'm so sick of you all that I can't even tell you, and I'm so happy to be parting with you!
Ну вас к чертовой матери!	Diabla-mata an yu!	Well, go to the devil's dam!'
В это время за спиною Маргариты в спальне грянул телефон.	Yus dan baken Margarita-ney bey, in shamba, telefon en-skwili.	Just then, behind Margarita's back in the bedroom, the telephone exploded.
Маргарита сорвалась с подоконника и, забыв про Николая Ивановича, схватила трубку.	Margarita fa-lansi wek fon winda-planka e, fogeti-yen Nikolay Ivanovich, ek-graspi auder.	Margarita tore from the window-sill and, forgetting Nikolai Ivanovich, snatched the receiver.
– Говорит Азазелло, – сказали в трубке.	- Es Azazello, - oni shwo in auder.	'Azazello speaking,' came from the receiver.
– Милый, милый Азазелло! – вскричала Маргарита.	- Kare, kare Azazello! – Margarita krai.	'Dear, dear Azazello!' cried Margarita.
– Пора! Вылетайте,	- Es taim! Ausflai ba,	`It's time. Take off,'
– заговорил Азазелло в трубке, и по тону его было слышно, что ему приятен искренний, радостный порыв Маргариты, – когда будете пролетать над воротами, крикните: «Невидима!»	- Azazello en-shwo in auder, e ta-ney ton diki ke Margarita-ney sinsere e joisaful japat es priate fo ta. – Al flai sobre geit, krai ba “Buvidibil!”	Azazello spoke into the receiver, and it could be heard in his tone that he liked Margarita's sincere and joyful impulse. 'When you fly over the gate, shout "Invisible!"
Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку.	Poy flai-flai sobre urba, dabe abyasi idyen, e poy – a suda, wek fon urba, e rek a riva.	Then fly over the city a little, to get used to it, and after that head south, out of the city, and straight for the river.
Вас ждут!	Oni weiti yu!	You're expected!'
Маргарита повесила трубку, и тут в соседней комнате что то деревянно заковыляло и стало биться в дверь.	Margarita pon auder, e dan in bordi-she shamba koysa go-topali lignem e begin darbi-darbi an dwar.	Margarita hung up, and here something in the next room hobbled woodenly and started beating on the door.
Маргарита распахнула ее, и половая щетка, щетиной вверх, танцуя, влетела в спальню.	Margarita ek-ofni it chaurem, e un brum, al borsta uupar, dansi-yen flai inu somnishamba.	Margarita flung it open and a sweeping broom, bristles up, flew dancing into the bedroom.
Концом своим она выбивала дробь на полу, лягалась и рвалась в окно.	Bay suy nok it fai tamburing on poda, it zai kiki e aspiri a winda.	It drummed on the floor with its end, kicking and straining towards the window.
Маргарита взвизгнула от восторга и вскочила на щетку верхом.	Margarita ek-skwili por extas e pa salta en-raidi brum.	Margarita squealed with delight and jumped astride the broom.
Тут только у наездницы мелькнула мысль о том, что она в этой суматохе забыла одеться.	Sol dan raiderina ek-dumi ke in sey garbar ela he fogeti klaidi swa.	Only now did the thought flash in the rider that amidst all this fracas she had forgotten to get dressed.
Она галопом подскочила к кровати и схватила первое попавшееся, какую то голубую сорочку.	Ela galopi a kama e graspi un-ney kosa kel geti sub handa, koy blu nochakamisa.	She galloped over to the bed and grabbed the first thing she found, some light blue shift.
Взмахнув ею, как штандартом, она вылетела в окно.	Al mavi it kom flaga, ela flai aus winda.	Waving it like a banner, she flew out the window.
И вальс над садом ударил сильнее.	E valza sobre garden en-baji yoshi pyu lautem.	And the waltz over the garden struck up louder.
С окошка Маргарита скользнула вниз и увидела Николая Ивановича на скамейке.	Fon winda Margarita glidi nich e vidi Nikolay Ivanovich on bencha.	From the window Margarita slipped down and saw Nikolai Ivanovich on the bench.
Тот как бы застыл на ней и в полном ошеломлении прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещенной спальни верхних жильцов.	Ta es kwasi stonifen on it, pa fule turda ta zai slu kraisa e guruha kel lai fon lumisen somnishamba de uuparhabiter.	He seemed to have frozen to it and listened completely dumbfounded to the shouting and crashing coming from the lighted bedroom of the upstairs tenants.
– Прощайте, Николай Иванович! – закричала Маргарита, приплясывая перед Николаем Ивановичем.	- Adyoo, Nikolay Ivanovich! – Margarita krai al salti-dansi bifoo ta.	'Farewell, Nikolai Ivanovich!' cried Margarita, capering in front of Nikolai Ivanovich.
Тот охнул и пополз по скамейке, перебирая по ней руками и сбив наземь свой портфель.	Ta fai ah e en-kripi along bencha, al muvi-muvi handas pa it e al he mah-lwo swa-ney dokubao on arda.	He gasped and crawled along the bench, pawing it with his hands and knocking down his briefcase.
– Прощайте навсегда!	- Adyoo fo sempre!	'Farewell for ever!
Я улетаю, – кричала Маргарита, заглушая вальс.	Me flai wek! – Margarita sobrekrai valza.	I'm flying away!' Margarita shouted above the waltz.
Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, зловеще захохотав, накрыла ею голову Николая Ивановича.	Nau ela samaji ke kamisa bu treba, e kun dushte gro-rida ela pon it sobre kapa de Nikolay Ivanovich.	Here she realized that she did not need any shift, and with a sinister guffaw threw it over Nikolai Ivanovich's head.
Ослепленный Николай Иванович грохнулся со скамейки на кирпичи дорожки.	Blindisi-ney Nikolay Ivanovich krushi fon bencha on brikes de kamina-ki.	The blinded Nikolai Ivanovich crashed from the bench on to the bricks of the path.
Маргарита обернулась, чтобы последний раз глянуть на особняк, где так долго она мучилась, и увидела в пылающем огне искаженное от изумления лицо Наташи.	Margarita turni, dabe fai laste kansa an dom wo ela gwo sufri tanto longem, e vidi in flami-she winda den fas de Natasha, deformen por astona.	Margarita turned to take a last look at the house where she had suffered for so long, and saw in the blazing window Natasha's face distorted with amazement.
– Прощай, Наташа! – прокричала Маргарита и вздернула щетку, – невидима, невидима, – еще громче крикнула она и между ветвями клена, хлестнувшими ее по лицу, перелетев ворота, вылетела в переулок.	- Adyoo, Natasha! – Margarita krai e ek-uuparisi brum. – Buvidibil, buvidibil, - ela krai yoshi pyu lautem e inter klen-branchas kel ek-swipi elay fas, ela flai sobre geit inu gata-ki.	'Farewell, Natasha!' Margarita cried and reared up on the broom. 'Invisible! Invisible!' she cried still louder, and, flying over the front gates, between the maple branches, which lashed at her face, she flew out into the lane.
И вслед ей полетел совершенно обезумевший вальс.	E afte ela flai da totem pagalifi-ney valza.	And after her flew the completely insane waltz.